реки, но аптечный киоск был уже закрыт, и торговец механическими котятами исчез.

Аспирин остановился перед автоматом, торгующим напитками. Порылся в карманах. Заказал мокаччино и, пока автомат гудел и подмигивал, пытался поймать мысль, едва наметившуюся – и опять ускользнувшую.

«Пока мы дрались за скрипку, я немножко оступилась и мордой об эту железную дуру… автомат, в смысле…»

Забыв о своем мокаччино, Аспирин шагнул вперед и заглянул в щель между автоматом и стеной.

Протянул руку.

В щель был втиснут школьный ранец.

Он вернулся домой в двенадцатом часу ночи.

На кухне светилось окно – Аспирин чуть с ума не сошел. Не дождался лифта, кинулся по лестнице, отпер дверь – оказалось, что квартира по-прежнему пуста, это он сам, уходя, не выключил свет. Растяпа.

…Аленин ранец за что-то там зацепился, Аспирин мучился с ним полчаса, пыхтя и провоцируя любопытство прохожих, а когда вытащил добычу из щели за автоматом – пожалел о содеянном. Потому что в ранце ничего не было, кроме свернутого в три погибели, запертого клапаном Мишутки.

У Аспирина опустились руки. Он стоял в двух шагах от брошенного портфеля с игрушкой и медленно, шаг за шагом осознавал: нет, она не ушла в прекрасное далеко. Прекрасного далека нет и, скорее всего, не было; случилось что-то совсем другое.

Он ушел и вернулся. Он не знал, что делать с портфелем и с запертым в нем… монстром? Да ладно: плюшевой игрушкой. Здесь, в переходе, пропахшем сигаретами, сыростью и специфическим запахом метро, правдивая история Алены и Аспирина представлялась редкостным бредом. И не прекрасное далеко вырисовывалось на горизонте, а первомайский интернат для детей с пороками развития, приемник- распределитель для несовершеннолетних, а в худшем случае – какой-нибудь педофильский притон.

– Как ты мог ее бросить? – шепотом спросил Аспирин у медведя. Медведь, естественно, не отвечал.

Разумеется, Алена не оставила бы Мишутку по своей воле. Значит, была тут чужая воля. Могучая и злобная.

Он вспомнил босого человека в сером свитере и камуфляжных штанах. Интересно, зимой он тоже ходит босиком?

Мимо текла толпа. Шелестели подметки по асфальту. Аспирин стоял, чувствуя, как уходит время. Где-то там Алене – теперь он был уверен в этом – грозит беда.

Он перезвонил Вискасу, но, кроме мата, почти ничего не услышал.

– Ищут ее! – орал Вискас. – Ищут, понятно?

Поднял с земли портфель. Мишутка был совсем легкий; на этот раз Аспирин не дал себе времени на раздумья. Домой, домой…

Портфель он поставил под елкой. Мишутка не смотрел на него. Он был игрушка, тряпичная и мертвая. Аспирин ногой задвинул ранец поближе к стене.

Стрелки на часах сошлись – и замерли. Маятник мягко затормозил, все сокращая и сокращая амплитуду.

Двенадцать часов. Полночь.

– Алло.

– Алло… добрый вечер. Это Алексей.

Пауза.

– Что случилось?

– Алена ушла. Она… потерялась. С ней что-то… Ее нет нигде. Я подумал… может, она у тебя?

Пауза.

– Нет. Я ее давно не видела… Погоди. Что с ней могло случиться? Когда она ушла?

– Сегодня днем. Она мне позвонила в эфир, сказала, что уходит навсегда и прощается. В том переходе остались футляр, портфель и… Мишутка. Она с ним никогда не расставалась.

– Ты звонил в милицию?

– Звонил! Сказали завтра занести заявление, утром… фотографию… Ира, у меня даже нет ее фотографии! Ни одной!

– Подожди… Я сейчас поднимусь.

«Тут везде смерть, желтые листья падают… мертвые…»

А если она потеряла память и не помнит ни Аспирина, ни его адреса? Опять пришла из ниоткуда, упала с неба и очутилась в подворотне, только на этот раз без Мишутки?

Тянулась самая длинная в его жизни, сама холодная и темная ночь.

А что было до того, как Алена очутилась в той подворотне? Откуда взялись полосатые носочки, чистые, новенькие? Кто подарил ей футболку с надписью «Krakow. Learning to fly»? Не в интернате же выдают такое?

Может быть, у нее уже была семья. Которая уже почти полгода ищет ее, звонит в больницы и морги, теребит милицию, печатает фотографии в газетах… если, конечно, тем людям повезло больше и у них остались Аленины фотографии. А может, там ее и звали по-другому?