Потом, совсем другим тоном, будто речь шла о каких-то обыденных вещах, снова задала мне вопрос:

– Тогда скажи мне, что с нами происходит?

– Да ничего такого с нами не происходит. Должно быть, это прозвучало довольно грубо. Она снова улыбнулась.

– Я сказала тебе, будто спала, – призналась она, – но это неправда. Я не смогла заснуть.

– Что ж, – ответил я, – тем лучше, еще одна причина, чтобы пораньше лечь в постель.

Она не сдвинулась с места.

– Знаешь, ведь есть большая разница между вещами сказанными и несказанными.

– Ты мне уже говорила это. Но я не знал, что до такой степени.

– А я, – ответила она, – ведь я-то знала. – Потом как-то рассудительно добавила: – Надо бы тебе найти на яхте какое-нибудь занятие.

– Я как раз собирался заняться ловлей селедки.

Она даже не улыбнулась.

– Ступай к себе в каюту.

Должно быть, я слегка повысил голос. Но она даже не шелохнулась, будто я вообще не произнес ни единого слова. Обхватила руками голову и застыла так, будто навечно.

– Да, так оно и есть, – едва слышно прошептала она, – большая разница. Чем больше живу, тем больше убеждаюсь.

– Дура ты набитая.

Она подняла голову и с какой-то спокойной иронией проговорила:

– Мы ведь научимся с тобой разговаривать, ты и сам это знаешь, правда?

– А как же иначе, мы обязательно будем разговаривать, – подтвердил я, – создадим с тобой такую милую дружную семейку, самую временную и непостоянную, какую только можно себе вообразить. А теперь ступай к себе в каюту.

– Не волнуйся, – мягко ответила она, – я уйду.

– Наступит день, – пообещал я, – когда твоя дурость хоть немножко поутихнет, тогда я расскажу тебе ужасно забавную историю, длинную-предлинную, без конца.

– Какую историю?

– А какую бы тебе хотелось услышать?

Она опустила глаза. Я держался поближе к двери, чтобы не подходить к ней. Она прекрасно это видела.

– Давай сейчас, – предложила она, – расскажи сейчас.

– Сейчас не могу, еще не время, слишком рано. Но очень скоро я уже смогу набросать тебе наиболее важные моменты этой истории. И расскажу об искусстве отгонять от себя мысли о нем.

– Что касается искусства отгонять от себя мысли о нем, – чуть удивилась она, – то тут никто в мире не сможет рассказать мне ничего нового.

– А вот о том, как изгонять их вместе, тут, думаю, я смогу кое-чему обучить даже тебя. Ступай к себе в каюту.

Она послушно поднялась, надела босоножки и ушла к себе в каюту. А я взял одеяло и отправился спать на палубу.

Проснулся я снова от холода. Мы только что обогнули Корсику – судя по всему, было где-то чуть больше пяти утра. Ветер доносил до яхты аромат лесных зарослей. Я оставался на палубе, пока не взошло солнце. Успел увидеть, как исчезла за горизонтом Корсика, и почувствовать, как понемногу рассеивался запах леса. Потом я спустился к себе в каюту. И провел там в какой-то полудреме почти все утро, после чего снова вышел на палубу. Ее я увидел только в полдень, за обедом. Вид у нее был спокойный и даже веселый. Мы избегали разговаривать друг с другом, оставаться один на один в баре. Я пожалел, что у нас уже вошло в привычку есть за одним столиком. Но теперь мы уже не могли этого изменить хотя бы из-за матросов. Едва покончив с едой, я сразу оставил ее и отправился к Лорану, который в тот день нес вахту в штурманской рубке. Поговорили о том о сем. Только не о ней. О Гибралтарском матросе. О Нельсоне Нельсоне. Я был там уже с полчаса, когда появилась она. Похоже, она была немного удивлена, застав меня там, но почти не подала виду. Впервые с тех пор, как я узнал ее, вид у нее был какой-то чуть праздный, этакая скучающая бездельница. Уселась у ног Лорана и сразу подключилась к нашему разговору. Мы как раз говорили о Нельсоне Нельсоне и дружно смеялись.

– Говорят, – заметил Лоран, – у него была такая привычка – вознаграждать все свои жертвы кругленькими пожизненными рентами. Так ему даже удалось завоевать репутацию щедрого мужика. И к тому же давало ему двойную выгоду. Он ведь, хочешь не хочешь, вынужден был носиться на тачке с сумасшедшей скоростью, иначе ему было не поспеть на все свои важные деловые встречи. И вот он тонко рассчитал, что если будет ездить осторожно, то потеряет попусту куда больше драгоценного времени, то бишь денег, чем если то тут, то там сшибет одного-другого, а потом откупится, и все дела.

– Ну, у тебя и воображение! – рассмеялась она.

– Да нет, правда, я где-то читал, – возразил Лоран. – За ним уже тогда числились двадцать пять пострадавших, так что не думаю, чтобы он слишком ошибся в цене, когда рассчитывался с твоим Гибралтарским матросом.

– И все-таки он изрядно просчитался, – возразил я.

– Вот уж это, – вмешалась она, – что правда, то правда.

– Нет, ну, ты даешь! – восхитился Лоран.

– Но какова дилемма, – заметил я, – это же с ума сойти можно! Если разобраться, ведь всякий на месте Нельсона Нельсона поступил бы точно так же. Чем больше думаю, тем больше мне нравится этот расчет.

Мы расхохотались, все трое, особенно мы с ней. Хоть ни она, ни я ни на минуту не забывали, что, не будь здесь Лорана, нам с ней было бы совсем не до смеха.

– Вся изюминка, – проговорила она, – как раз и заключалась в том, как вырвать его из этой бесконечной дилеммы.

– Вряд ли есть хоть один человек на свете, который мог бы предсказать, как поступил бы этот бедняга Нельсон, окажись он еще раз в подобной ситуации, – отозвался Лоран.

– Дело совсем не в этом. По-моему, а я много об этом думала, ему уже не оставалось ничего другого, как еще раз умереть. Это единственное, что он мог сделать. Он наделал в своей жизни много-премного шариков-подшипников, стал их королем. Все механизмы мира уже и так вращались исключительно на шариках и роликах Нельсона, да? Так вот, поскольку вряд ли Земле в один прекрасный день понадобились бы какие-нибудь шарики-подшипники, чтобы ловчей вращаться вокруг своей оси, то воображение Нельсона Нельсона вроде как бы заело, оно уже крутилось на одном месте, так сказать, вхолостую. Вот потому-то он и умер – фантазии не хватило.

– Ну, ты сегодня в ударе, – заметил Лоран.

– Почему бы ему, к примеру, не сказать что-нибудь вроде: «Знаете, между нами говоря, я уже сыт по горло всеми этими шариками-роликами, так что по случаю данного печального инцидента решил круто изменить свою жизнь и целиком посвятить себя добрым делам». И тогда смог бы запросто удрать. Она замолчала, закурила сигарету.

– Или, допустим, – вновь продолжила она, – мог бы просто сказать ему: «Эта кровь, что льется из вашей юной головы, если бы вы знали, как больно мне это видеть». И ведь это не стоило бы ему ни гроша, но опять-таки у него еще бы оставался шанс удрать.

– А вот у тебя такого шанса нет, – хмыкнул Лоран.

– Да, ты прав, – согласилась она. – В сущности, все дело в словах…

– Да ты все равно бы себе что-нибудь нашла, не одно, так другое, тут уж я спокоен.

– Все в этой жизни, – изрек я, – сплошные крутящиеся шарики-ролики.

Никто мне не ответил ни слова.

– Если разобраться, это ведь сущая правда, – настаивал я, – ну, что в ней есть еще?

– Железо, – ответила она. – Повсюду сплошное железо. Будь то подшипники или те же яхты…

Она знала, что мне хочется получить дополнительные разъяснения.

– Он был, – задумалась она, – единственным наследником огромного состояния, которое было целиком