Когда первая минута удивления прошла, д’Артаньян перечел письмо еще раз.

— Странно, что король зовет меня к себе.

— Почему, — возразил Рауль, — не предположить, что король сожалеет о таком преданном человеке, как вы?

— Ого! Вот так штука, милый Рауль! — отвечал мушкетер, принужденно смеясь. — Если б король жалел обо мне, так не отпустил бы меня в отставку! Нет, нет, тут кое-что получше или, пожалуй, похуже, если хочешь.

— Похуже? Что же такое?

— Ты молодой, доверчивый, милый… Как бы я хотел быть на твоем месте! Двадцать четыре года, ни одной морщины на лбу, а в голове — никаких забот, кроме, пожалуй, сердечных… Ах, Рауль, пока еще тебе не улыбались короли и не поверяли своих тайн королевы, пока ты не похоронил двух кардиналов — тигра и лисицу, пока ты не испытал… Но к чему весь этот вздор?.. Нам надо расстаться, Рауль!

— Как вы опечалены!

— Да, дело-то не шуточное… Слушай, я хочу дать тебе серьезное поручение.

— Я вас слушаю, любезный д’Артаньян.

— Предупреди отца о моем отъезде.

— Вы уезжаете?

— Скажи отцу, что я уехал в Англию и живу там в своей усадьбе.

— В Англию!.. А королевский приказ?

— Твоя наивность не знает предела. Ты воображаешь, что я пойду в Лувр и сам отдамся в лапы этого коронованного волчонка?

— Волчонка? Короля? Ах, шевалье, вы сходите с ума!

— Напротив, я никогда не был так умен, как сейчас. Значит, ты не знаешь, что хочет сделать со мной этот достойный сын Людовика Справедливого?..[*] Но черт возьми, таковы уж правила политики!.. Он хочет упрятать меня в Бастилию…

— За что же? — вскричал Рауль, пораженный тем, что услышал.

— За что? А за то, что я высказал ему когда-то в Блуа… Я погорячился тогда, и он не забыл…

— Что же вы сказали ему?

— Что он скуп, глуп и труслив.

— Боже мой! Неужели такие слова могли вырваться у вас?

— Слова, может быть, были не те, но смысл именно такой.

— Но король мог арестовать вас тогда же!

— А кому бы он приказал? Ведь я командовал тогда мушкетерами; я должен был сам отвести себя в тюрьму. На это я никак бы не согласился и стал бы сопротивляться самому себе. А потом я уехал в Англию, и д’Артаньяна как не бывало. Теперь кардинал умер или умирает. Узнали, что я здесь, в Париже, и вот меня хватают.

— Так кардинал был вашим покровителем?

— Кардинал знал меня. Кое-что ему было известно обо мне, а мне о нем… Мы ценили друг друга… Когда же он отдавал дьяволу душу, то должно быть, посоветовал Анне Австрийской спрятать меня в надежное место. Иди скорее к отцу и расскажи ему обо всем. Прощай!

— Дорогой д’Артаньян, — сказал Рауль, печально посмотрев в окно. — Вы не можете даже бежать.

— Почему?

— Там внизу вас ожидает офицер из швейцарцев.

— Ну так что?

— Он арестует вас.

Д’Артаньян расхохотался.

— О, я знаю, вы будете сопротивляться, сразитесь с ним, одолеете его, но ведь это бунт, а вы офицер и должны соблюдать дисциплину.

— Какой ты еще ребенок! Черт возьми! Сколько благородства и рассудительности! — воскликнул д’Артаньян.

— Вы согласны со мной?

— Да, но я не пойду на улицу, где стоит этот дуралей, а исчезну через заднюю калитку. У меня в конюшне лошадь, и притом хорошая. Я загоню ее — мои средства позволяют мне это — и, меняя лошадей, доберусь до Булони за одиннадцать часов. Я знаю дорогу… Скажи только отцу, Рауль…

— Что?

— Передай ему… что то, о чем он знает, спрятано у Планше… все, кроме одной пятой…

— Но берегитесь, шевалье. Если вы убежите, то скажут… что вы струсили.

— Кто посмеет сказать это?

— Да хотя бы сам король.

— Что же? Он скажет правду… я действительно боюсь.

— И потом… что вы признали себя виновным…

— В чем?

— В преступлениях, в которых вас обвинят.

— Опять правда!.. Так ты советуешь мне просто отправиться в Бастилию?

— Граф де Ла Фер посоветовал бы то же самое.

— Черт возьми, я и сам это знаю, — сказал д’Артаньян в раздумье. — Ты прав, мне не следует бежать. Однако если меня засадят в Бастилию?..

— Мы освободим вас, — отвечал Рауль спокойно и твердо.

— Черт возьми! — вскричал д’Артаньян, беря Рауля за обе руки. — Ты отлично сказал, друг мой! Настоящий Атос! Хорошо, я иду! Не забудь моего последнего поручения!

— Кроме одной пятой, — повторил Рауль.

— Да, ты славный юноша. Прибавь еще, что если вы не освободите меня из Бастилии и я умру там… такие случаи бывали, а я буду скверным узником, хоть человек я и не плохой… то три пятых я оставлю тебе, а одну пятую твоему отцу.

— Шевалье!

— Черт возьми! От заупокойной я вас освобождаю.

Д’Артаньян снял со стены перевязь, прицепил шпагу, взял шляпу, к которой было приколото новое перо, и протянул руки Раулю. Тот бросился в его объятия.

Проходя по лавке, мушкетер взглянул на приказчиков, которые смотрели на эту сцену со смешанным чувством гордости и страха; затем, запустив руку в ящик с коринкою, он направился к офицеру, который с видом философа ждал у дверей лавки.

— Ба, знакомое лицо!.. Это вы, Фридрих? — весело вскричал мушкетер. — Эге, мы начинаем арестовывать друзей!

— Арестовывать! — прошептали приказчики.

— Здравствуйте, господин д’Артаньян, — сказал швейцарец.

— Должен ли я вам отдать свою шпагу? Предупреждаю, что она длинная и тяжелая. Оставьте мне ее до Лувра: у меня глупый вид, когда я иду по улице без шпаги, а у вас будет еще глупее, если вы пойдете с двумя шпагами.

— Король ничего не говорил об этом, — ответил швейцарец. — Можете оставить шпагу при себе.

— Очень милостиво со стороны короля. Идем!..

Фридрих не любил разговаривать, а д’Артаньяну было не до разговоров. От лавки Планше до Лувра было недалеко, и они в десять минут дошли до дворца.

Наступил вечер.

Швейцарец ввел д’Артаньяна в приемную перед кабинетом короля, затем раскланялся и вышел, не сказав ни слова.