европейских языках назвать экю, луидор и двойной луидор. Зато экипаж слушается меня, как оракула, и повинуется, точно я адмирал.

— Так ты сам выбрал Ламберта, потому что он хорошо платит?

— Разумеется. И положа руку на сердце, милорд, признайтесь: разве я ошибся?

— Увидишь после.

— Во всяком случае, милорд, если я ошибся, так я и виноват, а товарищи мои ни при чем.

«Он очень неглуп», — подумал Монк.

Помолчав несколько минут и продолжая разглядывать рыбака, он спросил:

— Ты прямо из Остенде?

— Прямехонько.

— Стало быть, ты знаешь, что происходит здесь у нас? Вероятно, во Франции и Голландии поговаривают о наших делах? Что делает человек, называющий себя королем Англии?

— Ах, милорд, — вскричал рыбак с шумной и веселой откровенностью, — вот удачный вопрос. Вы как раз попали на самого подходящего человека. Я вам все могу рассказать. Подумайте, милорд, когда я заходил в Остенде продавать наш улов, я сам видел бывшего короля: он разгуливал по берегу в ожидании лошадей, которые должны были везти его в Гаагу. Высокий такой, бледный, черноволосый, а лицо не очень-то доброе. Он, похоже, не совсем здоров; верно, голландский воздух ему не по нутру.

Монк внимательно слушал быстрый, цветистый рассказ рыбака на чужом языке; к счастью, как мы уже сказали, генерал хорошо знал по-французски. Рыбак перемешивал всевозможные слова — французские и английские, а иногда вставлял и гасконское словечко. Впрочем, глаза его говорили за него так красноречиво, что если можно было не понять его слов, то никак нельзя было не понять выразительных взглядов.

Генерал, видимо, постепенно успокаивался.

— Ты, верно, слышал, зачем этот бывший король, как ты его называешь, отправляется в Гаагу?

— Само собой, слышал.

— Зачем же?

— Все затем же, — отвечал рыбак, — у него одна мысль: воротиться в Англию.

— Правда, — прошептал Монк, задумавшись.

— Притом, — прибавил рыбак, — штатгальтер — вы знаете его, милорд? — Вильгельм Второй…

— Ну, что же?

— Помогает ему всеми силами.

— Ты слышал об этом?

— Нет, но я так думаю.

— Ты, мне кажется, силен в политике? — спросил Монк.

— Ах, милорд, мы, моряки, привыкли иметь дело с водой и воздухом, с двумя самыми непостоянными вещами; стало быть, мы редко ошибаемся насчет остального.

— Послушай-ка, — сказал Монк, меняя разговор, — говорят, ты хорошо накормишь нас?

— Постараюсь, милорд.

— За сколько продашь свой улов?

— Я не так глуп, чтобы назначать цену.

— Почему?

— Моя рыба и так принадлежит вам.

— По какому праву?

— По праву сильного.

— Но я хочу заплатить тебе.

— Вы очень добры, милорд.

— И даже столько, сколько она стоит.

— Я не прошу столько.

— А сколько же?

— Прошу одного — позволения уйти.

— Куда? К генералу Ламберту?

— Нет! — воскликнул рыбак. — Зачем мне теперь идти в Ньюкасл, раз у меня нет рыбы?

— Во всяком случае, выслушай меня. Я дам тебе совет.

— Как! Милорд хочет заплатить мне и дать еще добрый совет? Какая милость!

Монк пристально взглянул на рыбака, который все еще внушал ему подозрения.

— Да, я хочу заплатить тебе и дать совет, потому что одно связано с другим. Слушай, если ты пойдешь к генералу Ламберту…

Рыбак пожал плечами, как будто хотел сказать: «Пожалуй, раз вы этого непременно желаете».

— Не проходи через болото, — продолжал Монк. — С тобой будут деньги, а я там поставил несколько шотландских отрядов. Шотландцы люди несговорчивые, плохо понимают язык, на котором ты говоришь, хоть он и составлен, как мне кажется, из трех наречий. Они могут отнять у тебя то, что я тебе дам. Вернувшись на родину, ты станешь рассказывать, что у генерала Монка две руки, одна шотландская, а другая английская, и что шотландской рукой он отнимает то, что щедро дает английской.

— Ах, генерал, я пойду той дорогой, какой вы прикажете, — сказал рыбак со страхом, слишком ясно выраженным, чтоб не быть преувеличенным. — А охотнее всего я остался бы здесь, если бы вы мне позволили.

— Охотно верю, — отвечал Монк с едва заметною улыбкою. — Но я не могу оставить тебя здесь, в собственной палатке.

— Да я не смею и думать об этом, милорд, и прошу вас только сказать мне, где прикажете остановиться. Не извольте слишком беспокоиться: для моряков ночь проходит быстро.

— Так я прикажу отвести тебя к твоей барке.

— Как вам угодно, милорд. Если бы вы послали со мной плотника, то я был бы вам премного благодарен.

— Почему?

— Потому что ваши солдаты тянули мою барку вверх по реке на веревке и повредили ее о прибрежные утесы. Теперь в ней воды фута на два.

— Стало быть, ты должен позаботиться о своем судне?

— Так точно, милорд, — отвечал рыбак. — Я сейчас выгружу корзины с рыбой, куда вы прикажете; потом вы заплатите мне, если будет милость ваша, и отпустите меня, если вам заблагорассудится. Со мной легко сговориться.

— Хорошо, хорошо, ты славный малый, — сказал Монк, который при всей своей проницательности не мог найти ничего подозрительного в ясных глазах рыбака. — Эй, Дигби!

Вошел адъютант.

— Отведите этого человека и его товарищей в маленькие палатки, где помещаются маркитанты, у болота; там они будут близко к своей барке, и все же им не придется ночевать на воде… Что тебе надо, Спитхед?

Сержант Спитхед, который вошел в палатку генерала без вызова, ответил:

— Милорд, на аванпостах французский дворянин, он непременно хочет вас видеть.

Хотя оба говорили по-английски, рыбак тем не менее слегка вздрогнул; но Монк, занятый разговором с сержантом, этого не заметил.

— Что за дворянин? — спросил Монк.

— Милорд, — отвечал Спитхед, — он сказал мне свое имя, но эти проклятые французские имена так трудны для шотландской глотки, что я не мог запомнить. Караульные сказали мне, что это тот самый дворянин, который являлся вчера и которого вы не пожелали принять.

— Да, у меня был в это время военный совет.

— Что же прикажете теперь?

— Приведи его сюда.

— Надобно ли принять меры предосторожности?

— Какие?