расскажите подробности». Вы понимаете, Портос, я не мог рассказать детали, не называя наших друзей; а назвать их — значило их погубить.

«Еще бы! Монсеньор, — сказал я, — их было пятьдесят, а нас только двое». — «Да, — ответил он, — но это не помешало вам обменяться выстрелами, как я слышал». — «Как с той, так и с другой стороны потратили немного пороху, вот и все». — «А шпаги тоже увидели дневной свет?» — «Вы хотите сказать, монсеньор, ночную тьму?» — ответил я. «Так, — продолжал кардинал, — я считал вас гасконцем, дорогой мой». — «Я гасконец, только когда мне везет, монсеньор». Этот ответ, как видно, ему понравился: он рассмеялся. «Впредь мне наука, — сказал он, — давать своим гвардейцам лошадей получше. Если бы они поспели за вами и каждый из них сделал бы столько, сколько вы и ваш друг, — вы сдержали бы слово и доставили бы мне его живым или мертвым».

— Ну что ж, мне кажется, это неплохо, — заметил Портос.

— Ах, боже мой, конечно, нет, дорогой мой. Но как это было сказано! Просто невероятно, — перебил он свой рассказ, — сколько это печенье поглощает вина. Настоящая губка! Жемблу, еще бутылку!

Поспешность, с которой была принесена бутылка, свидетельствовала об уважении, которым пользовался д’Артаньян в заведении.

Он продолжал:

— Я уже уходил, как он опять подозвал меня и спросил: «У вас три лошади были убиты и загнаны?» — «Да, монсеньор». — «Сколько они стоят?»

— Что же, это, по-моему, похвальное намерение, — заметил Портос.

— Тысячу пистолей, — ответил я.

— Тысячу пистолей! — вскричал Портос. — О, это чересчур, и если он знает толк в лошадях, он должен был торговаться.

— Уверяю вас, ему этого очень хотелось, этому скряге. Он подскочил на месте и впился в меня глазами. Я тоже посмотрел на него. Тогда он понял и, сунув руку в ящик, вытащил оттуда билеты Лионского банка.

— На тысячу пистолей?

— Ровно на тысячу, этакий скряга, ни на пистоль больше.

— И они при вас?

— Вот они.

— Честное слово, по-моему, он поступил как порядочный человек, — сказал Портос.

— Как порядочный человек? С людьми, которые не только рисковали из-за него своей шкурой, но еще оказали ему большую услугу!

— Большую услугу, какую же? — спросил Портос.

— Еще бы, я, кажется, задавил ему одного парламентского советника.

— Как! Это тот черный человечек, которого вы сшибли с ног у кладбища?

— Именно, мой милый. Понимаете ли, он очень мешал ему. К несчастью, я не раздавил его в лепешку. Он, по-видимому, выздоровеет и еще наделает кардиналу неприятностей.

— Вот как! А я еще осадил мою лошадь, которая чуть было не смяла его. Ну, отложим это до следующего раза…

— Он должен был, скупец, заплатить мне за этого советника!

— Но ведь вы не совсем его задавили? — заметил Портос.

— А! Ришелье все равно сказал бы: «Пятьсот экю[*] за советника!» Но довольно об этом. Сколько вам стоили ваши лошади, Портос?

— Эх, друг мой, если б бедный Мушкетон был здесь, он назвал бы вам точную цену в ливрах, су и денье[*].

— Все равно, скажите хоть приблизительную, с точностью до десяти экю.

— Вулкан и Баярд мне стоили каждый около двухсот пистолей, и если оценить Феба в полтораста, то это, вероятно, будет полный счет.

— Значит, остается еще четыреста пятьдесят пистолей, — сказал д’Артаньян удовлетворенно.

— Да, — ответил Портос, — но не забудьте еще сбрую.

— Это правда, черт возьми! А сколько стоит сбруя?

— Если положить сто пистолей на три лошади, то…

— Хорошо, будем считать, сто пистолей, — прервал д’Артаньян. — У нас остается еще триста пятьдесят.

Портос кивнул головой в знак согласия.

— Отдадим пятьдесят хозяйке в счет нашего содержания и поделим между собой остальные триста.

— Поделим, — согласился Портос.

— В общем, грошовое дело, — пробормотал д’Артаньян, пряча свои билеты.

— Гм… — сказал Портос, — это уж всегда так. Но скажите-ка…

— Что?

— Он совершенно обо мне не спрашивал?

— Ну как же! — воскликнул д’Артаньян, боясь обескуражить своего друга признанием, что кардинал ни словом о нем не обмолвился. — Он сказал…

— Что он сказал? — подхватил Портос.

— Подождите, я хочу припомнить его подлинные слова. Он сказал: «Передайте вашему другу, что он может спать спокойно».

— Отлично, — сказал Портос. — Ясно как день, что все-таки он собирается сделать меня бароном.

В этот момент на соседней церкви пробило девять часов.

Д’Артаньян вздрогнул.

— В самом деле, — сказал Портос, — бьет девять, а в десять, как вы помните, у нас свидание на Королевской площади.

— Молчите, Портос, — нетерпеливо воскликнул д’Артаньян, — не напоминайте мне об этом. Со вчерашнего дня я сам не свой. Я не пойду.

— Почему? — спросил Портос.

— Потому что мне очень тяжело видеть снова двух людей, по вине которых провалилось наше предприятие.

— Но ведь ни тот, ни другой не одержали над нами верх. Мой пистолет был еще заряжен, а вы стояли оба лицом к лицу со шпагами в руке.

— Да, — сказал д’Артаньян, — но не кроется ли в свидании…

— О, вы так не думаете, д’Артаньян.

Это была правда. Д’Артаньян не считал Атоса способным на обман, а просто искал предлога, чтобы увильнуть от свидания.

— Надо идти, — сказал великолепный сеньор де Брасье. — Иначе они подумают, что мы струсили. Ах, мой друг, раз мы бесстрашно выступили вдвоем против пятидесяти противников на большой дороге, то мы можем смело встретиться с двумя друзьями на Королевской площади.

— Да, да, — сказал д’Артаньян, — я это знаю; но они примкнули к партии принцев, не предупредив нас о том. Атос и Арамис провели меня, и это меня тревожит. Вчера мы узнали правду. А вдруг сегодня откроется еще что-нибудь?

— Вы в самом деле не доверяете им? — спросил Портос.

— Арамису — да, с тех пор как он стал аббатом. Вы представить себе не можете, мой дорогой, чем он теперь стал. По его мнению, мы загораживаем ему дорогу к сану епископа, и он, пожалуй, не прочь нас устранить.

— Арамис — другое дело; тут я не удивился бы, — сказал Портос.

— Пожалуй, господин де Бофор вздумает захватить нас.

— Это после того, как мы были у него в руках и он отпустил нас на свободу? Впрочем, будем осторожны, вооружимся и возьмем с собой Планше с его карабином.

— Планше — фрондер, — сказал д’Артаньян.