мысль считаться вдовой. Наконец, после трех лет связи, которую д’Артаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все больше приятности в своем жилье и хозяйке, тем более что последняя предоставляла ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную претензию сделаться его женою и предложила д’Артаньяну на ней жениться.

— Ну уж нет! — ответил д’Артаньян. — Двоемужие, милая? Нет! Нет! Это невозможно.

— Но он умер, я уверена.

— Он был очень неподатливый малый и вернется, чтобы отправить нас на виселицу.

— Ну что ж, если он вернется, вы его убьете; вы такой храбрый и ловкий.

— Ого, голубушка! Это просто другой способ попасть на виселицу!

— Значит, вы отвергаете мою просьбу?

— Еще бы!

Прекрасная трактирщица была в отчаянии. Она хотела бы признать д’Артаньяна не только мужем, но и богом: он был такой красивый мужчина и такой лихой вояка!

На четвертом году этого союза случился поход во Франш-Конте. Д’Артаньян был назначен тоже и стал готовиться в путь. Тут начались великие страдания, неутешные слезы, торжественные клятвы в верности; все это, разумеется, со стороны хозяйки. Д’Артаньян был слишком великодушен, чтобы не пообещать ничего, и потому он обещал сделать все возможное для умножения славы своего имени.

Что до храбрости д’Артаньяна, то она нам уже известна. Он за нее и поплатился: наступая во главе своей роты, он был ранен в грудь навылет пулей и остался лежать на поле сражения. Видели, как он падал с лошади, но не видели, чтобы он поднялся, и сочли его убитым; а те, кто надеялся занять его место, на всякий случай уверяли, что он убит в самом деле. Легко верится тому, во что хочешь верить, ведь в армии, начиная с дивизионных генералов, желающих смерти главнокомандующему, и кончая солдатами, ждущими смерти капрала, всякий желает чьей-нибудь смерти.

Но д’Артаньян был не такой человек, чтобы дать себя убить так просто. Пролежав жаркое время дня без памяти на поле сражения, он пришел в себя от ночной прохлады, добрался кое-как до деревни, постучался в двери лучшего дома и был принят, как всегда и всюду принимают французов, даже раненых: его окружили нежной заботливостью и вылечили. Здоровее, чем раньше, он отправился в одно прекрасное утро в путь, во Францию, а потом в Париж, а как только попал в Париж, — на Тиктонскую улицу.

Но в своей комнате д’Артаньян нашел дорожный мешок с мужскими вещами и шпагу, прислоненную к стене.

«Он возвратился! — подумал д’Артаньян. — Тем хуже и тем лучше».

Само собой разумеется, что д’Артаньян имел в виду мужа.

Он навел справки: лакей новый, новая служанка; хозяйка ушла гулять.

— Одна? — спросил д’Артаньян.

— С барином.

— Так барин вернулся?

— Конечно, — простодушно ответила служанка.

«Будь у меня деньги, — сказал себе д’Артаньян, — я бы ушел; но у меня их нет, нужно остаться и, последовав совету моей хозяйки, разрушить брачные планы этого неугомонного загробного жителя».

Едва он кончил свой монолог (который доказывает, что в важных случаях жизни монолог — вещь самая естественная), как поджидавшая у дверей служанка закричала:

— А вот и барыня возвращается с барином!

Д’Артаньян выглянул тоже и увидел вдали, на углу Монмартрской улицы, хозяйку, которая шла, опираясь на руку огромного щвейцарца, шагавшего развалистой походкой и приятно напомнившего Портоса его старому другу.

«Это и есть барин? — сказал про себя д’Артаньян. — Он, по-моему, очень вырос».

И д’Артаньян уселся в зале на самом видном месте. Хозяйка, войдя, сразу заметила его и вскрикнула.

По ее голосу д’Артаньян заключил, что ему рады, поднялся, бросился к ней и нежно поцеловал.

Швейцарец с недоумением смотрел на бледную как полотно хозяйку.

— Ах! Это вы, сударь! Что вам угодно? — спросила она в величайшем волнении.

— Этот господин ваш родной брат? Или двоюродный? — спросил д’ Артаньян, разыгрывая свою роль без малейшего смущения.

Не дожидаясь ответа, он кинулся обнимать швейцарца, который отнесся к его объятиям очень холодно.

— Кто этот человек? — спросил он.

Хозяйка в ответ только всхлипывала.

— Кто этот швейцарец? — спросил д’Артаньян.

— Этот господин хочет на мне жениться, — едва выговорила хозяйка в промежутке между двумя вздохами.

— Так ваш муж наконец умер?

— А фам какое тело? — вмешался швейцарец.

— Мне до этого польшое тело, — ответил д’Артаньян, передразнивая его, — потому что вы не можете жениться без моего согласия, а я…

— А фы? — спросил швейцарец.

— А я этого согласия не дам, — сказал мушкетер.

Швейцарец покраснел, как пион; на нем был красивый мундир с золотым шитьем, а д’Артаньян был закутан в какой-то серый плащ; швейцарец был шести футов роста, а д’Артаньян не больше пяти. Швейцарец чувствовал себя дома, и д’Артаньян казался ему незваным гостем.

— Убередесь ли фы одсюда? — крикнул швейцарец, сильно топнув ногой, как человек, который начинает сердиться всерьез.

— Я? Как бы не так! — ответил д’Артаньян.

— Не позвать ли кого-нибудь? — сказал слуга, который не мог понять, как это такой маленький человек оспаривает место у такого большого.

— Эй, ты! — крикнул д’Артаньян, приходя в ярость и хватая парня за ухо. — Стой на месте и не шевелись, не то я тебе уши оборву. А что до вас, блистательный потомок Вильгельма Телля, то вы сейчас же увяжете в узелок ваши вещи, которые мешают мне в моей комнате, и живо отправитесь искать себе квартиру в другой гостинице.

Швейцарец громко расхохотался.

— Мне уходидь? — сказал он. — Это бочему?

— А, отлично! — сказал д’Артаньян. — Я вижу, вы понимаете по-французски. Тогда пойдемте погулять со мной. Я вам растолкую остальное.

Хозяйка, знавшая, что д’Артаньян мастер своего дела, начала плакать и рвать на себе волосы. Д’Артаньян обернулся к заплаканной красотке.

— Тогда прогоните его сами, сударыня, — сказал он.

— Па! — ответил швейцарец, который не сразу уразумел предложение, которое ему сделал д’Артаньян. — Па! А фы кто такой, чтоб бредлагадь мне идти гулять с фами?

— Я лейтенант мушкетеров его величества, — сказал д’Артаньян, — и, значит, я — ваше начальство. Но так как дело тут не в чинах, а в праве на постой, то обычай вам известен: едем за приказом; кто первый вернется, за тем и будет квартира.

Д’Артаньян увел швейцарца, не слушая воплей хозяйки, сердце которой, в сущности, склонялось к прежнему любовнику; но она была бы не прочь проучить этого гордеца-мушкетера, оскорбившего ее отказом жениться.

Противники направились прямо к Монмартрскому рву. Когда они пришли, уже стемнело. Д’Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и больше не возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.

— В таком случае вы будете ночевать здесь, — сказал д’Артаньян. — Это скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.