пропел Горанфло.

– Ну а давно ли вы завтракали?

– Я совсем не завтракал, брат мой, – сказал монах, говоря все более и более в нос.

– Ах, если все дело в том, чтобы гнусавить, – сказал Шико, – я берусь соревноваться с монахами- женевьевцами всего мира. – И он загудел в нос самым отвратительным образом: – Итак, если вы еще даже не завтракали, то чем же вы были заняты, брат мой?

– Я сочинял речь, – заявил Горанфло, гордо вскинув голову.

– Что вы говорите? Речь, а зачем?

– Затем, чтобы произнести ее нынче вечером в аббатстве.

«Вот тебе на! – подумал Шико. – Речь сегодня вечером в аббатстве. Занятно».

– А сейчас, – добавил Горанфло, поднося ко рту первую вилку с грузом шпината и сыра, – мне уже пора уходить, мои слушатели, наверное, заждались.

Шико подумал о бесчисленном множестве монахов, которые на его глазах устремлялись к аббатству, и, вспомнив, что среди них, по всей вероятности, был и герцог Майеннский, задал себе вопрос, почему Жозефу Фулону, аббату монастыря Святой Женевьевы, взбрело в голову избрать для произнесения проповеди перед лотарингским принцем и столь многочисленным обществом именно Горанфло, ценимого до сего дня за качества, не имевшие никакого отношения к красноречию.

– Ба! – сказал он. – А в каком часу ваша проповедь?

– С девяти часов до девяти с половиной, брат мой.

– Добро! Сейчас девять без четверти. Уделите мне всего пять минут. Клянусь святым чревом! Уже более восьми дней нам не выпадало случая пообедать вместе.

– Но это не наша вина, – сказал Горанфло, – и поверьте, возлюбленный брат мой, что наша дружба не потерпела от этого никакого ущерба; обязанности, связанные с вашей должностью, удерживают вас при особе нашего славного короля Генриха Третьего, да хранит его господь; обязанности, вытекающие из моего положения, вынуждают меня заниматься сбором милостыни, а все оставшееся время посвящать молитвам; поэтому ничего удивительного, что мы так долго не встречались.

– Вы правы, однако, клянусь телом Христовым, – сказал Шико, – мне кажется, это еще одна причина возрадоваться тому, что мы снова свиделись.

– Я и радуюсь, радуюсь беспредельно, – ответил Горанфло, скроив самую благостную физиономию, какую только можно себе представить, – и тем не менее мне придется вас покинуть.

И монах приподнялся на стуле, собираясь встать.

– Доешьте хоть вашу травку, – сказал Шико, положив ему руку на плечо.

Горанфло взглянул на шпинат и вздохнул.

Затем он обратил взор на розоватую воду и отвернулся.

Шико понял, что настал благоприятный момент для атаки.

– Помните, как мы с вами прекрасно посидели последний раз, – обратился он к Горанфло, – там, в кабачке у Монмартрских ворот? Пока наш славный король Генрих Третий бичевал себя и других, мы уничтожили чирка из болот Гранж-Бательер и раковый суп, а все это запили превосходным бургундским; как бишь оно называется? Не то ли это вино, которое открыли вы?

– Это романейское вино, вино моей родины, – сказал Горанфло.

– Да, да припоминаю; это то самое молочко, которое вы сосали в младенчестве, достойный сын Ноя.

Горанфло с грустной улыбкой облизал губы.

– Ну и что вы скажете о тех бутылках, которые мы распили? – спросил Шико.

– Хорошее было вино, однако не из самых лучших сортов.

– Это же говорил как-то вечером и наш хозяин, Клод Бономе. Он утверждал, что в его погребе найдется с полсотни бутылок, перед которыми вино у его собрата с Монмартрских ворот просто выжимки.

– Чистая правда, – засвидетельствовал Горанфло.

– Как! Правда? – возмутился Шико. – И вы тянете эту мерзкую подкрашенную воду, когда вам только руку стоит протянуть, чтобы выпить такого вина? Фу!

И Шико схватил чашку и выплеснул ее содержимое на пол.

– Всему свое время, брат мой, – сказал Горанфло. – Вино хорошо, если после того, как ты его выпьешь, тебе остается только славить господа, создавшего такую благодать. Но если ты должен выступать с речью, то вода предпочтительнее, не по вкусу, конечно, а по воздействию: facunda est aqua.[42]

– Ба! – ответил Шико. – Magis facudum est vinum,[43] и в доказательство я закажу бутылочку вашего романейского, хотя мне сегодня тоже выступать с речью. Я верю в чудотворную силу вина; по чести, Горанфло, посоветуйте, какую закуску мне к нему взять.

– Только не эту премерзостную зелень, – сказал монах. – Хуже ее ничего не придумаешь.

– Бррр! – содрогнулся Шико, взяв тарелку и поднеся ее к носу. – Бррр!

На этот раз он открыл маленькое окошко и выбросил на улицу шпинат вместе с тарелкой.

– Мэтр Клод! – обернувшись, позвал он.

Хозяин, который, по-видимому, подслушивал у дверей, мигом возник на пороге.

– Мэтр Клод, принесите мне две бутылки того романейского вина, которое, по вашим словам, у вас лучшего сорта, чем где бы то ни было.

– Две бутылки! – удивился Горанфло. – Зачем две? Ведь я не буду пить.

– Если бы вы пили, я заказал бы четыре бутылки, я заказал бы шесть бутылок, я заказал бы все бутылки, сколько их ни на есть в погребе. Но раз я пью один, двух бутылок мне хватит, ведь я питух никудышный.

– И верно, – сказал Горанфло, – две бутылки – это разумно, и если вы при этом будете вкушать только постную пищу, ваш духовник не станет вас порицать.

– Само собой. Кто же ест скоромное в среду Великого поста? Этого еще не хватало.

Мэтр Бономе отправился в погреб за бутылками, а Шико подошел к шкафу для провизии и извлек оттуда откормленную манскую курицу.

– Что вы там делаете, брат мой? – воскликнул Горанфло, с невольным интересом следивший за всеми движениями гасконца. – Что вы там делаете?

– Вы видите, я схватил этого карпа из страха, как бы кто-нибудь другой не наложил на него лапу. В среду Великого поста этот род пищи пользуется особенным успехом.

– Карпа? – изумился Горанфло.

– Конечно, карпа, – сказал Шико, поворачивая перед его глазами аппетитную птицу.

– А с каких это пор у карпа клюв? – спросил монах.

– Клюв! – воскликнул гасконец. – Где вы видите клюв? Это рыбья голова.

– А крылья?

– Плавники.

– А перья?

– Чешуя, милейший Горанфло, да вы пьяны, что ли?

– Пьян! – возмутился Горанфло. – Я пьян! Ну уж это слишком. Я пьян! Я ел только шпинат и не пил ничего, кроме воды.

– Ну и что? Значит, шпинат обременил вам желудок, а вода ударила в голову.

– Черт возьми! – сказал Горанфло. – Вот идет наш хозяин, он рассудит.

– Что рассудит?

– Карп это или курица.