Орильи появился.

– Ну как, монсеньор? – спросил лютнист.

– Он сам себя приговорил.

– Он не идет с вами?

– Нет.

– Он отправляется на свидание по записке?

– Да.

– Тогда, значит, сегодня вечером?

– Сегодня вечером.

– Господин де Монсоро предупрежден?

– О свидании – да, о том, кого он там увидит, – пока нет.

– Итак, вы решили пожертвовать вашим Бюсси?

– Я решил отомстить, – сказал принц. – Теперь я боюсь только одного.

– Чего же?

– Того, как бы Монсоро не доверился только своей силе и ловкости и как бы Бюсси от него не ускользнул.

– Пусть монсеньор не беспокоится.

– Почему?

– Господин де Бюсси приговорен окончательно?

– Да, клянусь смертью Христовой! Он взялся меня опекать, лишил воли, навязал мне свою, отнял у меня возлюбленную и завладел ею; это не человек, а лев, и я не столько его господин, сколько просто сторож при нем. Да, да, Орильи, он приговорен окончательно, без права на помилование.

– Что ж, в таком случае, как я уже сказал, пусть монсеньор не волнуется: если Бюсси ускользнет от Монсоро, он не спасется от другого.

– А кто этот другой?

– Монсеньор приказывает мне назвать его?

– Да, я тебе приказываю.

– Этот другой – господин д’Эпернон.

– Д’Эпернон! Д’Эпернон, который должен завтра драться с ним?

– Да, монсеньор.

– Расскажи-ка мне все.

Орильи начал было рассказывать, но тут принца позвали. Король уже сидел за столом и удивлялся, что не видит герцога Анжуйского, вернее говоря, Шико обратил его внимание на отсутствие принца, и король потребовал позвать брата.

– Ты расскажешь мне во время шествия, – решил герцог.

И он пошел за лакеем, которого за ним прислали.

А теперь, так как мы, будучи заняты более важным героем, не располагаем временем, чтобы последовать за герцогом и Орильи по улицам Парижа, мы расскажем нашим читателям, что произошло между д’Эперноном и лютнистом.

Ранним утром д’Эпернон явился в Анжуйский дворец и сказал, что хочет поговорить с Орильи.

Он давно уже был знаком с музыкантом.

Последний учил его игре на лютне, и ученик с учителем много раз встречались, чтобы попиликать на виоле или на скрипке, как это было в моде в те времена, не только в Испании, но и во Франции.

Вследствие этого двух музыкантов связывала нежная, хотя и умеренная этикетом, дружба.

А кроме того, д’Эпернон, хитрый гасконец, использовал способ тихого проникновения, состоявший в том, чтобы подбираться к хозяевам через их слуг, и мало было таких тайн у герцога Анжуйского, о которых миньон не был бы осведомлен своим другом Орильи.

Добавим к этому, что, как ловкий дипломат, он подслуживался одновременно и к королю и к герцогу, переметываясь от одного к другому из страха нажить себе врага в короле будущем и из желания сохранить благоволение короля царствующего.

Целью его последнего визита к Орильи было побеседовать о предстоящем поединке.

Поединок с Бюсси не переставал беспокоить королевского миньона.

В течение всей долгой жизни д’Эпернона храбрость никогда не относилась к главным чертам его характера, а чтобы хладнокровно принять мысль о поединке с Бюсси, надо было обладать более чем храбростью, надо было обладать бесстрашием. Драться с Бюсси означало встать лицом к лицу с верной смертью.

Некоторые осмелились на это, но были повержены в бою на землю, да так с нее и не встали.

Стоило только д’Эпернону заикнуться музыканту о занимавшем его деле, как Орильи, знавший о тайной ненависти своего господина к Бюсси, Орильи, сказали мы, тут же стал поддакивать своему ученику и усиленно жалеть его. Он сообщил, что уже в течение восьми дней господин де Бюсси упражняется в фехтовании, по два часа каждое утро, с горнистом из гвардии, самым коварным клинком, когда-либо известным в Париже, своего рода артистом в деле фехтования, который, будучи путешественником и философом, заимствовал у итальянцев их осторожность и осмотрительность, у испанцев – ловкие, блестящие финты, у немцев – железную хватку пальцев на рукоятке и искусство контрударов, и, наконец, у диких поляков, которых тогда называли сарматами, – их вольты, их прыжки, их внезапные расслабления и бой грудь с грудью. Во время этого длинного перечисления преимуществ противника д’Эпернон сгрыз от страха весь кармин со своих крашеных ногтей.

– Вот как! Ну тогда мне конец, – сказал он, смеясь и бледнея разом.

– Еще бы! Черт возьми! – ответил Орильи.

– Но это же бессмысленно, – воскликнул д’Эпернон, – выходить на поединок с человеком, который, вне всяких сомнений, должен вас убить! Все равно что бросать кости с игроком, который уверен, что он каждый раз выбросит дубль-шесть.

– Надо было думать об этом, прежде чем принимать вызов, сударь.

– Чума меня побери! – воскликнул д’Эпернон. – Как-нибудь выпутаюсь. Недаром же я гасконец. Безумец тот, кто добровольно уходит из жизни, и особенно в двадцать пять лет. По крайней мере, так думаю я, клянусь смертью Христовой! И это очень разумно. Постой!

– Я слушаю.

– Ты говоришь, господин де Бюсси уверен, что убьет меня?

– Ни минуты не сомневаюсь.

– Тогда это уж не дуэль, если он уверен; это – убийство.

– И в самом деле!

– А коли это убийство, то какого черта?

– Ну?

– Закон разрешает предупреждать убийство с помощью…

– С помощью?

– С помощью… другого убийства.

– Разумеется.

– Раз он хочет меня убить, кто мне мешает убить его раньше?

– О! Бог мой! Никто, разумеется, я об этом уже думал.

– Разве мое рассуждение не ясно?

– Ясно, как белый день.

– И естественно?

– Весьма естественно!

– Но только, вместо того чтобы варварски убить его собственными руками, как он это хочет сделать со иной, я – мне ненавистна кровь – предоставлю позаботиться об этом кому-нибудь другому.

– Значит, вы наймете сбиров?

– Клянусь честью, да! Как герцог де Гиз и герцог Майеннский – для Сен-Мегрена.[168]

– Это вам обойдется недешево.