— Хорошо! В таком случае я скажу вашему высокопреосвященству, что все мои друзья находятся среди мушкетеров и гвардейцев короля, а враги, по какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству, так что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если бы я принял ваше предложение, ваша светлость.

— Уж не зашло ли ваше самомнение так далеко, что вы вообразили, будто я предлагаю вам меньше того, что вы стоите? — спросил кардинал с презрительной усмешкой.

— Ваша светлость, вы во сто крат добрее ко мне, чем я заслуживаю, и я считаю, напротив, что еще недостаточно сделал для того, чтобы быть достойным ваших милостей… Скоро начнется осада Ла-Рошели, ваша светлость.

Я буду служить на глазах у вашего высокопреосвященства, и, если я буду иметь счастье вести себя при этой осаде так, что заслужу ваше внимание, тогда… тогда, по крайней мере, за мной будет какой-нибудь подвиг, который сможет оправдать ваше покровительство, если вам угодно будет оказать мне его. Всему свое время, ваша светлость. Быть может, в будущем я приобрету право бескорыстно отдать вам себя, тогда как сейчас это будет иметь такой вид, будто я продался вам.

— Другими словами, вы отказываетесь служить мне, сударь, — сказал кардинал с досадой, сквозь которую, однако, просвечивало нечто вроде уважения. — Хорошо, оставайтесь свободным и храните при себе вашу приязнь и вашу неприязнь.

— Ваша светлость…

— Хватит, хватит! — сказал кардинал. — Я не сержусь на вас, но вы сами понимаете, что если мы защищаем и вознаграждаем наших друзей, то ничем не обязаны врагам. И все же я дам вам один совет: берегитесь, господин д'Артаньян, ибо с той минуты, как вы лишитесь моего покровительства, никто не даст за вашу жизнь и гроша!

— Я постараюсь, ваша светлость, — ответил д'Артаньян с благородной уверенностью.

— Когда-нибудь впоследствии, если с вами случится несчастье, — многозначительно сказал Ришелье, — вспомните, что я сам посылал за вами и сделал все, что мог, чтобы предотвратить это несчастье.

— Что бы ни случилось впредь, ваше высокопреосвященство, — ответил д'Артаньян, прижимая руку к сердцу и кланяясь, — я сохраню вечную признательность к вам за то, что вы делаете для меня в эту минуту.

— Итак, господин д'Артаньян, как вы и сами сказали, мы увидимся после кампании. Я буду следить за вами… Потому что я тоже буду там, — добавил кардинал, указывая д'Артаньяну на великолепные доспехи, которые ему предстояло надеть, — и, когда мы вернемся, тогда… ну, тогда мы сведем с вами счеты!

— О, ваша светлость, — вскричал д'Артаньян, — снимите с меня гнет вашей немилости! Будьте беспристрастны, ваша светлость, если вы убедитесь, что я веду себя, как подобает порядочному человеку.

— Молодой человек, — произнес Ришелье, — если мне представится возможность сказать вам еще раз то, что я сказал сегодня, обещаю вам это сказать.

Последние слова Ришелье выражали страшное сомнение; они ужаснули д'Артаньяна больше, чем его ужаснула бы прямая угроза, ибо это было предостережение, Итак, кардинал хотел уберечь его от какого-то нависшего над ним несчастья. Молодой человек открыл было рот для ответа, но надменный жест кардинала дал ему понять, что аудиенция окончена.

Д'Артаньян вышел, но, когда он переступил порог, мужество едва не покинуло его; еще немного — и он вернулся бы обратно. Однако серьезное и суровое лицо Атоса внезапно предстало перед его мысленным взором: если бы он согласился на союз с кардиналом, Атос не подал бы ему руки, Атос отрекся бы от него.

Только этот страх и удержал молодого человека — настолько велико влияние поистине благородного характера на все, что его окружает.

Д'Артаньян спустился по той же лестнице, по которой пришел; у выхода он увидел Атоса и четырех мушкетеров, ожидавших его возвращения и уже начинавших тревожиться.

Д'Артаньян поспешил успокоить их, и Планше побежал предупредить остальные посты, что сторожить более незачем, ибо его господин вышел из дворца кардинала целым и невредимым.

Когда друзья вернулись в квартиру Атоса, Арамис и Портос спросили о причинах этого странного свидания, но д'Артаньян сказал им только, что Ришелье предложил ему вступить в его гвардию в чине лейтенанта и что он отказался.

— И правильно сделали! — в один голос вскричали Портос и Арамис.

Атос глубоко задумался и ничего не ответил. Однако, когда они остались вдвоем, он сказал другу:

— Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но быть может, вы совершили сшибку.

Д'Артаньян вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца, говорившему, что его ждут большие несчастья.

Следующий день прошел в приготовлениях к отъезду; д'Артаньян пошел проститься с г-ном де Тревилем. Тогда все думали еще, что разлука гвардейцев с мушкетерами будет очень недолгой, так как в этот день король заседал в парламенте и предполагал выехать на следующее утро. Поэтому г-н де Тревиль ограничился тем, что спросил у д'Артаньяна, не нуждается ли он в его помощи, но д'Артаньян гордо ответил, что у него есть все необходимое.

Ночью солдаты гвардейской роты Дезэссара сошлись с солдатами из роты мушкетеров г-на де Тревиля, с которыми они успели подружиться. Они расставались в надежде свидеться вновь тогда, когда это будет угодно богу, и в том случае, если это будет ему угодно. Понятно поэтому, что ночь прошла как нельзя более бурно, ибо в подобных случаях крайнюю озабоченность можно побороть лишь крайней беспечностью.

Наутро, при первом звуке труб, друзья расстались. Мушкетеры побежали к казармам г-на де Тревиля, гвардейцы — к казармам г-на Дезэссара, и оба капитана немедленно повели свои роты в Лувр, где король производил смотр войскам.

Король был печален и казался больным, что несколько смягчало высокомерное выражение его лица. В самом деле, накануне, во время заседания парламента, у него сделался приступ лихорадки. Тем не менее он