И, приняв рапиру из рук ученика, Рене с необыкновенной грацией приветствовал соперника и встал в позицию.

Так началась шуточная битва с мэтром Бра-д'Асьером, который тщетно призывал на помощь мастерство и силу. Рене постоянно отводил клинок, используя лишь четыре простейших приема защиты и не думая переходить в атаку. Четверть часа Бра-д'Асьер отстаивал звание мастера фехтования; он использовал весь свой арсенал — ложные и прямые выпады, столкновения, даже самые сложные комбинированные удары, но все было напрасно: острие его рапиры уходило то влево, то вправо, не задевая молодого человека.

Видя, что мэтр Бра-д'Асьер не собирается просить пощады, Рене, отступив, выполнил прощальный салют с той же грацией, с какой им был исполнен приветственный, и у дверей, до которых его проводил лично Сюркуф, обещал вернуться к ужину, то есть к пяти часам.

В тот же день, в три часа пополудни, Рене вошел в гостиную капитана, где, занятая двухлетним сыном, поджидала его г-жа Сюркуф.

— Простите, сударь, — сказала она, — но капитана неожиданно задержали обстоятельства, он не сможет подойти к трем часам и подольше побеседовать с вами, как намеревался. Он просил меня поддержать честь дома и скрасить ваше ожидание, будьте же снисходительны к бедной провинциалке.

— Сударыня, — отвечал ей Рене, — я знал, что господин Сюркуф вот уже три года счастливо женат. Но до этого часа я полагал, что буду представлен вам как простой матрос, если, конечно, господин Сюркуф согласится с моим нескромным желанием. До сегодняшнего дня я с восхищением слушал рассказы о его храбрости, сударыня, а сейчас пользуюсь возможностью выразить бесконечное почтение. Никто не верен родине так, как он. От него многого ждут, но Франция ни о чем более не может его просить, если он оставляет ради нее чудесного ребенка, которого я прошу разрешения обнять, и покидает его мать. Здесь мало одной отваги, нужна самоотверженность.

— Неужели? — откликнулся Сюркуф, который слышал последнюю фразу и с гордостью отца и супруга наблюдал, как будущий моряк обнимает его сына и выражает почтение жене.

— Капитан, до того как я увидел вашу жену и очаровательного малыша, я считал вас способным на любые жертвы, но теперь сомневаюсь. Неужели любовь к родине может настолько владеть мужчиной, чтобы разлучить любящие сердца?

— Что скажете, сударыня? — обратился к жене Сюркуф. — С тех пор, как вы стали супругой корсара, часто ли вы видели матросов, столь способных на комплименты, как мой новый подопечный?

— Сама любезность! — воскликнула г-жа Сюркуф. — Сударь, надеюсь, нанимался не как простой матрос?

— Сударыня, если счастливая прихоть воспитания дает мне в гостиных превосходство над храбрецами с корабля, то когда я ступлю на борт корабля, самый простой матрос окажется более сведущ, чем я.

— Я назначил вам на три часа, сударь, — обратился к Рене Сюркуф, — потому что хотел по мере появления наших гостей представлять им вас. Все они из офицерской команды «Призрела». А вот и…

В эту минуту дверь отворилась:

— А вот и мой помощник, господин Блик.

— Я имею честь знать о вас, сударь, — сказал Рене. — Вы тот самый офицер с «Доверия», который вместе со шкипером Керношем рисковал собой и дерзнул отправиться на борт «Сибиллы». Безграничная преданность и честь вдвойне воздаются тому, кто служит Франции.

— Надеюсь, капитан, — отвечал Блик, — что, в свою очередь, и вы представите вашего гостя, так как он — лучший стрелок, которого я когда-либо видел.

— Увы, я, в отличие от вас, не могу гордиться блестящим прошлым, достойным внимания. Меня зовут Рене, и я со всем почтением прошу господина Сюркуфа принять меня матросом на «Призрак».

— Нет, не меня надо спрашивать, — отвечал, посмеиваясь, Сюркуф, — а старшего по экипажу.

Капитан увидел входящего Керноша.

— Иди сюда, Кернош! Я сердит на тебя, ты опаздываешь, в то время, как господин Рене с энтузиазмом рассказывает о капитане ялика с борта «Доверия», которого принесли в жертву вместе с одним молодым лейтенантом, имени которого я не помню. Он отправился на борт английского корабля, где забавлялся, разыгрывая истерику перед господами в красных мундирах, меж тем как капитан «Доверия», словно газель от когтей леопарда, удирал под всеми парусами.

— Как знать, — молвил Кернош, меряя Рене взглядом, — если бы господин Рене был там, все было бы проще, — вы бы вручили ему один из наших отличных пистолетов Лепажа, указали на английского капитана и сказали: «Порадуй меня — разбей голову этому идиоту». И он взял бы пистолет и расшиб ему башку, и это было бы лучше маскарада. AI Вас не было этим утром, господин Блик, когда господин Рене дал нам урок стрельбы из пистолетов. Я был зол, но, если он пойдет с нами, как мы все надеемся, вы убедитесь: ловко же он управляется с этим оружием. Что до его знакомства с рапирой — вот наш друг Бра-д'Асьер, который сейчас даст вам все необходимые пояснения.

— Вы заблуждаетесь, Кернош, — сказал мастер-оружейник, — господин Рене ограничился лишь тем, что парировал удары, которые я имел честь ему наносить, но ни разу не потрудился мне ответить.

— Что ж, можно сказать, вы знаете мою слабость, господин Бра-д'Асьер. Я хорошо знаю защиту и очень мало — атаку. Мой учитель фехтования, старый итальянец Беллони, любил вымотать противника, он трижды парировал, прежде, чем раз ударить. И всегда говорил: зачем трудиться делать выпад, когда можно парировать?

— Теперь, — сказал Сюркуф, — мне остается только представить вам двоих запоздавших: я считаю, что они — два первых в мире метателя гранат. Пусть они заставляют себя ждать перед обедом, но в день битвы на своих местах не медлят — один на фок-марсе, второй — на грот-мачте. А сейчас, господин Рене, подайте руку госпоже Сюркуф, и мы пройдем в столовую.

Горничная ждала знака, чтобы забрать маленького Сюркуфа, который, будучи хорошо воспитан, удалился по первому слову.

Пышность провинциальных обедов широко известна. Про Сюркуфа поговаривали, что его обеды восхитили бы героев Гомера, даже если бы они ели, словно Диомед, и пили, как Аякс. Что же до него самого, капитан не поддавался Бахусу. Надо ли говорить, что обед проходил весело и шумно. Рене, пивший только воду, стал мишенью острот, которые он вмиг прекратил, попросив пощады. Не оставлял его только мэтр Бра-д'Асьер. Тогда, не в силах больше сопротивляться, Рене просил г-жу Сюркуф извинить его за другую крайность, в которую он вдался, и разрешить выпить за ее здоровье.

Разрешение было немедленно даровано.

— Скажите, сударыня, есть ли у вас в доме кубок, достойный настоящего борца с Бахусом, вмещающий две или три бутылки?

Г-жа Сюркуф дала распоряжение домашним, которые принесли серебряный кубок, по гербам которого можно было распознать английскую работу. Он вмещал три бутылки шампанского.

— Сударь, — сказал Рене мастеру оружия, — я буду счастлив опустошить этот кубок за здоровье госпожи Сюркуф. Запомните, что меня к этому принудили, поскольку я еще до трапезы сказал, что не пью ничего, кроме воды. Я надеюсь, что в свою очередь вы опустошите этот кубок за победы капитана так же, как сейчас сделаю я за здоровье госпожи Сюркуф.

Буря аплодисментов сопроводила сей скромный тост, который мастер оружия выслушал молча, вытаращив глаза.

Рене поднялся под овации, чтобы поприветствовать г-жу Сюркуф, но когда он со спокойной грустью и улыбкой пренебрежения к гигантскому кубку с пьянящим вином, поднес сосуд к губам, воцарилась тишина. Все следили за молодым матросом, желая убедиться, способен ли тот одолеть меру, которую самые отъявленные из выпивох сочли бы сумасбродной.

Но юноша спокойно и медленно пил, не отнимая губ от серебра, до тех пор, пока в сосуде не осталось