Писатель прозябал на острове, подбирая время для сожжения рукописи, которую отвергли великие умы современников, пока однажды Жозеф Берне, маринист, не явился проведать его и, найдя в печали, осведомился о причине столь глубокой скорби.

Бернарден рассказал обо всем и, уступив живым настояниям друга, предложил устроить чтения для него одного.

Берне слушал, не подавая знаков ни одобрения, ни порицания. Художник хранил молчание вплоть до финала. У Бернардена же, увлекшегося чтением, колотилось сердце и дрожал голос. Наконец прозвучало последнее слово, и писатель поднял взгляд на судию.

— Ну как? — спросил он.

— А так, — отвечал Берне, прижимая руку к сердцу, — ваше творение совершенно, друг мой.

И Верне, который судил не умом, а сердцем, угадал правду, в которой с ним согласны потомки.

Вслед за тем еще два романа, ярче и скандальнее, пытались заставить публику позабыть успех «Поля и Виргинии». Это был гений иного рода — антипод Бернардена: это был автор «Рене» и «Атала». «Рене» и «Атала» заняли свое место, но не смогли потеснить «Поля и Виргинию».

Итак, именно местность, где происходило действие истории, мадемуазель де Сент-Эрмин надеялись повидать прежде всего. Швея обещала, что траурные одежды будут готовы на другой день, и святое паломничество назначили на послезавтра.

Рене позаботился устроить для юных сестер прогулку, которая могла бы посостязаться с самыми вычурными экскурсиями в леса Фонтенбло и Марли.

Молодой человек заказал два паланкина из эбенового дерева и шелка. Купил себе капскую лошадь[29], а для Блика с Сюркуфом одолжил двух лучших жеребцов, каких только можно было найти. Побеседовал с хозяином «Отеля иностранцев» и нанял двадцать негров: восьмерых, чтобы нести паланкины, прочие же должны были тащить провизию. Обедать предполагалось на берегу Пальмовой реки, для чего накануне туда отправили стол, столовые приборы и стулья.

Восхитительная барка ожидала тех, кто предпочтет рыбную ловлю охоте. Так как Рене не знал, к которой из двух компаний присоединится, то, повесив ружье на плечо, решил последовать примеру прекрасных компаньонок.

Наступил день экскурсии, великолепный, как любой на этой широте, и в шесть часов утра, чтобы избежать самого пекла, все собрались в нижнем зале «Отеля иностранцев».

Паланкины и носильщики ожидали снаружи, перед ними гарцевали три лошади, четверо негров водрузили на головы жестяные короба с провизией, а восемь других ждали очереди сменить товарищей. Рене предоставил Блику и Сюркуфу лошадей на выбор, и они, посредственные всадники, как большинство моряков предпочли животных поспокойнее. Капскую лошадь оставили для Рене. Блик, который неплохо держался верхом, рассчитывал взять реванш за превосходство Рене, но, к сожалению, из-за неудобного седла на Кафре — так звали доставшегося ему коня — скатился наземь, поняв, что задача оказалась труднее, чем он полагал.

Такие прогулки часто устраивались на острове Франции и были привычны для жителей острова. Дороги в ту пору никуда не годились, и женщины почти всегда передвигались в паланкинах, а мужчины — верхом. Негры ходили почти голые, а в дни больших праздников наряжались в кусок голубой ткани, по покрою сходной с бельем для купания, который доходил до колен и ниже. Восемь чернокожих несли паланкины, устроив рукояти на плечах, и, балансируя большой палкой в другой руке, чтобы уравновесить ходьбу, выступали пружинящим шагом. Четверо негров, несшие коробки с обедом, шагали следом, раскачиваясь под звуки креольского напева, скорее грустного, чем веселого.

Пейзаж радовал глаз. Справа на северо-восток уходили вершины горной гряды Порт, постепенно теряя высоту, затем, перед Питером Ботом, — гора Перст, которую никто не мог покорить, после — низина Священников, прекрасная картина посреди пустого плато, словно повисшего в воздухе, — чудесный зеленый амфитеатр, восхищающий взгляд. И по всему их пути — жилища аборигенов.

Могилу Поля и Виргинии оберегал старый священник, и она была настоящим райским уголком, в цветах и зелени.

Всю дорогу кортеж сопровождали стаи разноцветных попугаев, обезьяны, которые бежали вприпрыжку, зайцы, в таком множестве населявшие остров, что можно было убить одного, кинув наугад палку, летали голуби и совсем крохотные перепелки.

Наконец они прибыли на некогда возделанную равнину, где виднелись развалины двух маленьких хижин. Но место пшеницы, маиса и картофеля, которые выращивали здесь в былые времена, заполонил живой цветочный ковер, а небольшие холмы, утопающие в цветах самых волнующих оттенков, сами казались алтарем и престолом.

Единственный вход в бухту находился на севере, и слева его сторожил холм Открытия, откуда подавали сигналы кораблям, желающим пристать к острову. Церковь Грейпфрутов[30] пронзала колокольней живописные заросли бамбука посреди широкой равнины, а за ней до самого побережья простирался лес. Перед церковью волновалась бухта Могилы, справа — мыс Несчастья, и дальше — открытое море, где на синей воде лежало несколько необитаемых островков, среди которых Пуант-де-Мир возвышался, словно фрегат среди шлюпок.

Первое, что сделали путешественники, — отправились на поиски камня, который берег могилу Поля и Виргинии. Каждый помолился над захоронением, а сестры никак не могли насмотреться на него. Менее подверженные поэтическим чувствам мужчины, вспомнив о несчетной дичи, которой славился остров, снарядились на охоту. Несколько носильщиков вызвались в проводники. Компания условилась к часу собраться у Пальмовой реки и позавтракать там. Рене остался позаботиться о девушках. Жанна прихватила томик Бернардена де Сен-Пьера, и на могиле героини Рене прочел три-четыре главы.

Начало припекать солнце, прогнав сестер и молодого человека с места упокоения, которое не освежала ни одна тень.

Слишком занятые целью путешествия, молодые люди обращали мало внимания на пейзаж. Хотя тот, кому случалось путешествовать по Армении, нашел бы здесь утерянный рай и не удивлялся ему так, как путник, впервые очутившийся в изумительном приходе Грейпфрутов. Все вызывало энтузиазм у трех молодых путешественников, все восхищало их. Они впервые видели поля сахарного тростника с узловатыми блестящими стеблями, что вытягиваются до девяти-десяти футов, с длинными, отходящими от сочленений узкими листьями с бороздками.

Перед полями тростника, лежавшими одно за другим, простирались плантации кофейных деревьев, зерно которых, по мнению г-жи де Севинье, подобны произведениям Расина, и к тому времени уже на протяжении 172 лет услаждало чувственность Европы, подобно тому, как двести лет назад Расин услаждал ее разум. Молодые люди восхищались расточительством природы, которая каждое дерево увешала изысканными фруктами. Достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать миндаль, ямбузу или авокадо. Наконец они достигли места встречи у Пальмовой реки. Ни один напиток не был столь живителен, как три стакана речной влаги.

Охотники еще не вернулись, но минут через десять ружейные выстрелы в окрестностях возвестили об их прибытии.

Еще не было и десяти утра, однако пребывание на таком чистом и свежем воздухе заставило путешественников умирать от голода.

Стол манил взоры — моряки спустились к морю и набрали в изобилии ракушек, среди которых было множество маленьких устриц, которых, как в Женеве, оставляют прямо в раковине. В углах стола положили усыпанные фруктами ветви деревьев.

Хозяин «Отеля иностранцев», занявшись главной частью обеда, великолепно справился со священной миссией: здесь были и кусок ягненка, и четверть косули, и великолепные свежие омары. Было много рыбы, неизвестной в Европе и отличавшейся уникальными размерами и потрясающим вкусом.

Лучшие вина острова стыли в глубочайших холодных ямах Пальмовой реки.

Охотники вернулись с молодым оленем, двумя или тремя зайцами и куропатками и множеством перепелок. Повара ухватились за подкрепление к обеду, а путешественники, которым очень понравилось здесь, в один голос воскликнули; «Остаемся на день!» Предложение единодушно поддержали, и решено было после обеда до двух часов переждать в прохладе под сенью деревьев у реки, а затем наведаться на берег, у которого потерпел кораблекрушение «Сен-Жеран», чтобы завершить таким образом паломничество,