мужчин тащили ношу, напоминавшую мертвое тело; третий, указывающий им дорогу, походил на господина де Буалорье. При свете молнии шевалье различил, что ноша была женщиной, мертвой или потерявшей сознание. Из груди юноши вырвался вопль, в котором звучали рыдание и гнев, — в этой женщине он узнал свою жену!

Вытянувшись в стременах, Жоэль протянул руки вслед удаляющемуся видению. К несчастью, в эту минуту отчаяния его рука отпустила поводья. В тот же момент новая вспышка молнии осветила листву, ударив в дерево, которое раскололось с таким шумом, что для эха, казалось, не хватило пространства. Испуганный конь резко дернулся, и всадник вылетел из седла, ударившись головой о корни березы, под которой он и остался лежать оглушенным.

Некоторое время Жоэль не приходил в сознание, покуда холод и сырость не привели его в чувство. Буря оказалась столь же короткой, сколь свирепой. Юноша с трудом поднялся на ноги. Не без усилий его затуманенный мозг припомнил происходящее и прежде всего то, что какие-то люди несли куда-то его жену. Первым его желанием было броситься вслед за негодяями, вырвать у них добычу, если только она еще жива, и перебить всех до единого, воздав кровью за кровь.

Да, но куда именно они пошли? В каком направлении он должен начинать преследование? Время шло, и преимущество все более оказывалось на стороне похитителей. Бретонец не ориентировался в этом лесу, лошадь его исчезла. Шатаясь, как пьяный, он двинулся вперед наугад; руки и ноги его онемели, он не чувствовал биения собственного сердца.

Внезапно Жоэль увидел свет и сразу же направился на этот маяк. Огонь горел в каком-то древнем полуразвалившемся строении с соломенной крышей, дверью, висящей на одном крюке, и маленьким окошком, походившим на бойницу. Подойдя к нему, бретонец заглянул внутрь, прежде чем постучать в дверь, повинуясь инстинктивной осторожности. Разглядеть помещение не представляло труда, поскольку в окнах не было не только ставень или занавесок, но даже стекла, и сквозь них свободно гулял ветер. Изнутри доносилось монотонное бормотание, как будто священник читал молитву.

Несмотря на терзавшее его волнение, Жоэль почувствовал любопытство. Стоя на траве, заглушавшей звуки, которые издавали его сапоги со шпорами он, прижавшись к стене и вытянув шею, устремил взгляд в окно.

В комнате с голыми стенами стоял стол, покрытый черным сукном и напоминавший алтарь. В каждом его углу горело по свече. На покрывале лицом вниз лежали священные книги. Сцену этого пародийного жертвоприношения дополнял установленный вверх ногами крест, рядом с которым находились длинный нож и медный таз.

Перед этим так называемым алтарем стояла женщина в одеянии священника, в которой Жоэль узнал старую каргу, вместе с Уолтоном препятствовавшую в Париже продолжению его поисков Терезы Лесаж. Две другие женщины отвечали ей стонущими голосами, еще одна в черной испанской мантилье стояла, словно чего-то ожидая. В женщине под вуалью нетрудно было узнать маркизу де Монтеспан, а двое стоящих на коленях были ее горничными.

Босс подняла над головой медный таз, как священник поднимает чашу, но, перевернув его вверх дном, вытряхнула из него большую жабу.

Маркиза шагнула вперед, откинув вуаль и напоминая своим обликом Медею.[70] Глаза ее сверкали, пряди рыжих волос развевались среди венка из вербены, веток плюща с могил, и фиалок, символизирующих смерть. Когда жаба прыгнула на алтарь, маркиза схватила нож и одним ударом прикончила мерзкую тварь. Ее аристократические руки покрылись липкой кровью.

— Принося эту жертву, — заговорила она звучным серьезным голосом, — я прошу, чтобы король вернул мне свою любовь, сохранив ее навсегда, чтобы я получила от него все, чего хочу для себя и своей семьи, чтобы он заботился о моих друзьях и слугах, чтобы меня уважали вельможи, которых я смогу ввести в королевский совет, дабы они сообщали мне обо всем, что там происходит, короче говоря, чтобы его любовь ко мне стала сильнее, чем была когда-либо. Пусть Людовик прогонит от себя эту мерзкую Аврору, как прогнал когда-то Луизу де Лавальер, и пусть я смогу выйти за него замуж, когда он разведется с королевой, или когда она умрет!

— Сударыня, — сказала Босс, — пришло время вызова.

Дама повернулась спиной к алтарю. Ее волосы развевались, словно в них клубились змеи, делая ее похожей на одну из Эвменид.[71] Дрожащими губами она трижды произнесла:

— Сатана! Сатана! Сатана!

Но последний возглас утонул в ужасном вопле остальных женщин.

Дверь резко отворилась, и на пороге появилась молчаливая высокая фигура, казавшаяся еще выше в колеблющемся свете луны. Дама и горничные распростерлись на полу лицами вниз.

Неужели демон адской тьмы откликнулся на нечестивый призыв?

Фигура двинулась вперед, взмахом руки отпуская трех прислужниц, которые, услыхав суровое «Убирайтесь!», вскочили на ноги и бросились в лес, словно три совы, спешащие к своим гнездам.

Вошедший приблизился к маркизе, остановился перед ней и промолвил, скрестив руки на груди:

— Женщина, что ты сделала с моей женой Авророй?

Дама в оцепенении уставилась на него, откинув голову, чтобы избежать его пронизывающего взгляда.

— Это его дух? — пробормотала она. — Разве мертвые оживают? Или Сатана принял его облик?

Незнакомец грубо стиснул ее запястье.

— Сударыня, — сказал он, — никаких уверток! Как видите, я жив. Отвечайте немедленно — дорога каждая минута! Что вы сделали с моей женой.

По силе руки незнакомца королевская фаворитка почувствовала, что имеет дело не с призраком. К ней вернулась смелость, и она попыталась защищаться.

— Не могу понять, о чем вы говорите.

— Лжете! — крикнул Жоэль. — Только что вы упомянули ее имя во время вашего отвратительного колдовского обряда. Недавно я видел двух мужчин, несомненно, ваших наемников, которые несли мою жену, лишившуюся сознания, через лес. Клянусь всем святым, вы сейчас же сообщите мне все, или…

— Вы поднимете руку на женщину? — бравируя, фыркнула Атенаис.

— Нет, я предоставлю это палачу!

— Палачу?

— Разве не палач совершает правосудие над отравителями?

— Теперь я говорю вам, что вы лжете!

— Мадемуазель де Фонтанж стояла на пути вашего честолюбия, и вы стали причиной ее смерти. Доказательство я храню в этом медальоне, где находится ваше письмо к Пьеру Лесажу, у которого вы просите яд.

При виде медальона маркиза отпрянула.

— Сударыня, — холодно продолжал Жоэль, — должен сообщить, что у себя на родине я вот этими руками однажды задушил бросившегося на меня волка. Так что давайте покончим со всем этим. Скажите, где моя жена, и я обеспечу вам безнаказанность, вернув эту бумагу. Если же вы будете упорствовать, то клянусь Богом, что завтра же собственноручно передам письмо королю, предварительно во всеуслышанье разгласив всю историю Парижу. В результате дворянство и народ потребуют, чтобы специальный трибунал отправил вас в темницу, где погиб Лесаж, покуда снова разожгут такой же костер, какой превратил Ла Вуазан в пепел!

— Но я не имею отношения к похищению госпожи де Локмариа. Пойдите и спросите о ней у испанского посла, который выступает в этом деле агентом его величества, — он желает сделать вашу жену королевской любовницей!

— Как, мой покровитель, герцог д'Аламеда в заговоре с королем… Боже мой! Где сейчас король? Где Аламеда? Где Аврора?

— Вероятно, они в замке Марли. Дама на охоте почувствовала себя плохо, и герцог распорядился перенести ее в купленный им летний дом неподалеку от замка.

— Достаточно! — прервал Жоэль. — Я знаю все, что вы можете сообщить мне.

Он вспомнил предсмертные слова Эстебана, и заговор во всех деталях предстал перед его мысленным взором.

— Как добраться до летнего дома? — осведомился Жоэль, к которому сразу же вернулось самообладание.

— По тропинке мимо тех скал — это займет около двадцати минут.

— Благодарю вас! — Сорвав с шеи медальон, он бросил его маркизе. — Как видите, я держу слово, сударыня.

Вынув из ножен шпагу, Жоэль, не оборачиваясь, двинулся вперед твердым и быстрым шагом, встряхивая локонами, словно лев гривой.

— Теперь довести борьбу до конца должны мы трое, — бормотал он. — Я, король и герцог!

Оставим короля и его придворных ужинать в Марли за небольшим столом, накрытым для его величества и немногих избранных, и обсуждать небольшой инцидент, прервавший охотничьи забавы.

Отправимся теперь в апартаменты, куда был запрещен вход даже завсегдатаям дворца. В этом убежище король становился простым смертным.

Здесь мы найдем Аврору. Во время пикника, происходившего перед тем, как спустили гончих, герцог д'Аламеда подошел к госпоже де Локмариа.

— Что с вами, дитя мое? — ласково спросил он. — Вы выглядите больной. Вам нехорошо?

— Нет, ничего страшного. Не беспокойтесь — мне просто слегка не по себе.

— Тогда вам следует принять возбуждающее средство, чтобы не испортить охоту.

Он сделал знак дворецкому.

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить за доброе здоровье и скорое возвращение нашего друга Жоэля?

— С удовольствием, монсеньер.

Таким образом Аврора выпила предложенное Арамисом вино, куда был подмешан наркотик. Через несколько часов разразилась буря, и испуганная королева приказала своим дамам немедленно возвращаться в Сен-Жермен.

Аврора пыталась не отставать от других всадников, но ею овладела внезапная слабость. У нее не было сил ни править лошадью, ни остановить ее. Крик о помощи замер на устах. Она уже падала с седла, когда наблюдавший за ней с некоторого расстояния Буалорье подбежал и подхватил ее на руки с помощью двух лакеев.

Теперь Аврора лежала в большой кровати, защищенной голубыми бархатными занавесами с серебряными кистями и отделенной позолоченными перилами от остальной части комнаты. Помещение освещала серебряная лампа на столе, за которым сидел герцог д'Аламеда. Наконец, он поднялся и, взяв лампу, подошел к кровати взглянуть на девушку.

— Прекрасная статуя из розового мрамора! — пробормотал он, возвращаясь на место. — Через час действие наркотика закончится. Почему задерживается король? Неужели он до сих пор не завершил свой ужин? Оказывается, Жоэль все еще жив и пишет жене нежные послания! Безусловно, он обожает ее, а моя будущая фаворитка отдаст за него последнюю каплю крови. Ну что ж, это не так уж плохо, потому что пригрозив открыть мужу ее позор…

Арамис прервал фразу и заговорил вновь, словно возражая невидимому оппоненту.

— Согласен — это жестоко и гнусно! Против подобного недостойного плана возмутились бы возвышенное благородство Атоса, простодушная честность Портоса, и отвага и прямота