же умонастроением, выказывали все больше решимости порвать договор и возобновить враждебные действия, а Руффо все упорнее настаивал на соблюдении условий капитуляции.
Именно тогда кардинал, не желая оказаться соучастником нарушителей договора, принял решение собственноручно написать генералу Массе, коменданту Кастель Нуово.
Послание было составлено в следующих выражениях:
Кардинал надеялся таким образом спасти республиканцев. Но вследствие пагубного ослепления те почитали Руффо злейшим своим врагом. Они подумали, что здесь кроется какая-то ловушка, и после бурных споров, во время которых Сальвато тщетно убеждал принять предложение кардинала, подавляющим большинством голосов было решено отказаться. От имени всех патриотов Масса ответил кардиналу следующим посланием:
В отчаянии от того, что его намерения столь дурно истолковываются, кардинал немедленно выделил требуемый эскорт и поручил его начальнику, которым был не кто иной, как Де Чезари, убедить патриотов удалиться из города, поклявшись честью, что они погубят себя, если не последуют его совету.
Для того чтобы обсудить с Межаном, как лучше поступить в столь грозных обстоятельствах, был избран Сальвато.
Так в третий раз эти два человека оказались лицом к лицу.
Сальвато не виделся с Межаном с того самого дня, когда тот откровенно предложил продать неаполитанцам свое содействие за пятьсот тысяч франков, предложение, которое, как помнит читатель, было горячо поддержано Сальвато, но отвергнуто Директорией из-за ложного представления о чести.
Ко времени переговоров по поводу подписания капитуляции Межан, казалось, успел забыть о полученном в свое время унизительном отказе. Он долго и упорно отстаивал каждую статью договора, и патриоты вынуждены были признать, что только благодаря его терпению и твердости им удалось добиться таких условий, о каких и мечтать не смели даже те из них, кто склонен был видеть все в наилучшем свете.
Столь добросовестно оказанной помощью полковник Межан завоевал полное доверие патриотов, и у них не возникло на его счет ни малейших подозрений.
К тому же ссориться с ним было не в их интересах: приняв сторону республиканцев, Межан мог их спасти, переметнувшись к противнику — погубить.
Узнав, что к нему прибыл Сальвато, Межан отослал всех присутствующих: он не хотел, чтобы кто- нибудь узнал, на каких условиях он прежде предлагал республиканцам свое содействие, а ведь Сальвато мог об этом упомянуть.
Он учтиво, даже почтительно приветствовал молодого человека и спросил, какому счастливому случаю обязан его визитом. В ответ Сальвато вручил ему письмо кардинала и от имени патриотов попросил дать им совет, которому они заранее обещали последовать.
Полковник с величайшим вниманием прочитал и перечитал это письмо, потом взял перо и под подписью кардинала начертал столь же многозначительный, сколь известный латинский стих:
Timeo Danaos et dona ferentes,
что означает: «Страшусь и дары приносящих данайцев» 70.
Прочитав пять слов, написанных полковником Межаном, Сальвато сказал:
— Полковник, я придерживаюсь мнения прямо противоположного вашему. И тем более имею на это право, что я был единственным, кто вместе с Доменико Чирилло поддержал ваше предложение принять к нам на службу пятьсот ваших солдат и уплатить по тысяче франков за каждого.
— По пятьсот франков, генерал, ведь я же обязывался привести из Капуа еще пятьсот французов. Сами видите, они были бы вам не бесполезны.
— Я настолько был в этом уверен, что предлагал выдать пятьсот тысяч франков из моего собственного состояния.
— О-о, любезный генерал, значит, вы изрядный богач?
— Да. Но к сожалению, мое богатство состоит из земель. Пришлось бы сделать добровольные или насильственные займы под этот залог и ждать окончания войны, чтобы расплатиться.
— Зачем? — насмешливо спросил Межан. — Разве Рим не пустил в продажу и не продал на треть выше истинной цены поле, где расположился лагерем Ганнибал?
— Вы забываете, что мы неаполитанцы эпохи короля Фердинанда, а не римляне времен Фабия.
— Итак, вы остались владельцами своих ферм, лесов, виноградников и своих стад?
— Увы, да.
— О fortunatos nimium, sua si bona norint, agricolas! 71 — продолжал полковник все тем же насмешливым тоном.
— Тем не менее, господин полковник, у меня еще достаточно наличных денег, чтобы я мог спросить вас, какую сумму вы потребуете у каждого, кто, не доверяя Нельсону, придет просить у вас гарантированного вашим словом гостеприимства?
— Двадцать тысяч франков. Не слишком много, генерал?
— Значит, за двоих сорок тысяч?
— Если вы находите, что это слишком дорого, в вашей воле торговаться.
— Нет. Две особы, ради которых я заключаю эту сделку… ведь это сделка?
— Своего рода взаимообязывающее соглашение, как говорим мы, счетоводы; потому что, надо вам сказать, генерал, я отличный счетовод.
— Я это заметил, полковник, — отвечал, смеясь, Сальвато.
— Таким образом, как я имел честь вам доложить, это своего рода взаимообязывающее соглашение, выполнение которого одной стороной обязывает к тому же и другую сторону, тогда как нарушение обязательств влечет за собою разрыв соглашения.
— Само собой разумеется.
— Значит, вы не находите, что я дорого запрашиваю?
— Нет, поскольку те двое, о ком я упомянул, покупают за эту цену свою жизнь.
— Отлично, любезный генерал; когда ваши две особы соблаговолят явиться сюда, они будут радушно приняты.
— Оказавшись здесь, они испросят у вас всего двадцать четыре часа на го, чтобы раздобыть нужную сумму.
— Я дам им сорок восемь часов. Вы видите, я честный игрок.
