— Увы! Вы говорите неправду, дорогая сестрица!

— Я правду сказала, правду! — закричала Барбара. — Это Уилл и Робин, а с ними еще какой-то молодой человек, наверное, их друг.

Мод бросилась к дверям; Марианна узнала брата (Аллан уже оправился от удара и чувствовал себя превосходно), побежала вместе с Мод и упала в его объятия.

Мод, словно безумная, повторяла одно и то же:

— Уилл! Уилл! Милый Уилл!

А Марианна, обвив руками шею брата, не могла вымолвить ни слова.

Не станем даже пытаться изобразить радость этой счастливой семьи. Господь еще раз вернул этим людям целым и невредимым человека, которого они не надеялись больше увидеть и горько оплакивали.

Улыбки стерли даже воспоминания о слезах, и все дети, обменявшись объятиями и поцелуями, были по очереди прижаты к материнской груди. Сэр Гай благословил Уилла и его спасителя, а леди Гэмвелл с улыбкой обняла прелестную Мод.

— Ну разве я была не права, когда говорила, что Робин привез добрые вести? — спросила Барбара, целуя Уилла.

— О, вы были безусловно правы, дорогая Барбара, — ответила Марианна, сжимая руки Аллана.

— Хотелось бы мне, — продолжала шалунья Барбара, — перепутать Уилла и Робина и поцеловать Робина от всей души.

— Такой способ выражать признательность послужит нам дурным примером, дорогая Барби, — со смехом подхватила Марианна, — мы все будем вынуждены поступить как вы, и Робин умрет от счастья.

— И это будет для меня блаженная смерть, вам не кажется, леди Марианна?

Девушка покраснела.

По лицу Аллана Клера скользнула едва заметная улыбка.

— Рыцарь, — сказал Уилл, подходя поближе к молодому человеку, — вы видите, какие теплые чувства внушает Робин моим сестрам, и он эти чувства заслужил. Рассказывая вам о наших несчастьях, Робин скрыл от вас, что он спас от смерти моих отца и мать; не поведал вам, с какой бесконечной преданностью он относится к Барбаре и Уинифред; умолчал о том, что нежно, как лучший друг, заботился о моей невесте Мод. И говоря о леди Марианне, Робин не добавил: «Я заботился о счастье той, что была далеко от вас; в моем лице она имела верного друга, самоотверженного брата…»

— Прошу вас, Уильям, — прервал его Робин, — пощадите мою скромность, хоть леди Марианна и говорит, что я разучился краснеть, я чувствую, как мое лицо начинает пылать.

— Дорогой Робин, — сказал рыцарь и в волнении сжал руки молодого человека, — за мной давно огромный долг признательности по отношению к вам, и я счастлив, что могу теперь его засвидетельствовать. Мне не нужно было слов Уилла, чтобы увидеть, как достойно выполнили вы трудную задачу, доверенную вашей чести, ибо тому порукой были и есть все ваши поступки.

— О милый брат, — воскликнула Марианна, — если бы вы знали, как он был добр и щедр ко всем нам! Если бы вы знали, насколько достойно похвал его поведение по отношению ко мне, вы бы его почитали и любили, как…

— … как его любишь ты, да? — спросил, нежно улыбаясь, Аллан.

— Да, как я его люблю, — ответила Марианна и на ее лице отразилось чувство огромной гордости, а ее мелодичный голос задрожал от волнения, — и я не боюсь признаться в чувстве к великодушному человеку, разделившему со мной все мои печали. Робин любит меня, дорогой Аллан, и любит меня так же сильно и давно, как я люблю его. Я обещала свою руку Робин Гуду, и мы ждали твоего приезда, чтобы освятить наши чувства перед алтарем.

— Мне приходится краснеть за свой эгоизм, Марианна, — сказал Аллан, — и этот стыд заставляет меня вдвойне ценить безупречное поведение Робина. Твой единственный защитник был далеко от тебя, он тебя забыл, а ты, дорогая сестра, продолжала помнить о нем и ожидать его возвращения, полагая, что без него ты не имеешь права на счастье. Простите мне, и вы и он, мою невольную жестокость; Кристабель будет моей заступницей перед вами. Спасибо, дорогой Робин, — добавил рыцарь, — спасибо, у меня нет слов, чтобы выразить вам мою искреннюю благодарность… Вы любите Марианну, и Марианна любит вас, и я счастлив и горд отдать вам ее руку.

И с этими словами рыцарь взял руку сестры и вложил ее в руки Робина.

Сердце Робина было переполнено радостью, он привлек Марианну к себе и страстно поцеловал.

Уильям, казалось, обезумел от проявлений восторга у окружающих и, искренне желая дать выход своим бурным чувствам, обнял Мод, несколько раз поцеловал ее в шейку, пробормотал что-то нечленораздельное и наконец разразился оглушительным «ура».

— Мы поженимся в один и тот же день, хорошо, Робин? — закричал он радостно. — А точнее, завтра. Ах, нет, нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, это приносит несчастье! Поженимся сегодня? Что вы на это скажете, Мод?

Девушка рассмеялась.

— Вы уж чересчур торопитесь, Уильям! — воскликнул рыцарь.

— Слишком тороплюсь? Хорошо вам так говорить, Аллан, но если бы вас, как меня, похитили прямо из объятий женщины в ту минуту, когда вы собирались назвать ее своей женой, вы бы не говорили, что я слишком тороплюсь. Разве я не прав, Мод?

— Да, Уильям, вы правы, но все же сегодня нам свадьбу отпраздновать не удастся.

— Почему? Почему, я вас спрашиваю? — нетерпеливо воскликнул Уилл.

— Потому что мне необходимо на несколько часов покинуть Барнсдейл, друг Уилл, — ответил рыцарь, — а мне было бы чрезвычайно приятно присутствовать на вашей свадьбе и свадьбе моей сестры. Я со своей стороны надеюсь на счастье стать мужем леди Кристабель, и три наши свадьбы могли бы быть отпразднованы в один и тот же день. Подождите немного, Уильям, и через неделю все устроится к нашему взаимному удовольствию.

— Ждать еще неделю?! — вскричал Уильям. — Это невозможно!

— Но, Уильям, неделя пройдет быстро, — сказал Робин, — и у вас достанет душевных сил набраться терпения.

— Хорошо, покоряюсь, — расстроенным тоном сказал молодой человек, — все вы против меня, а мне приходится защищаться одному. Мод должна была бы меня красноречиво поддержать своим нежным голоском, а она молчит. Умолкаю и я. Знаете, Мод, мне кажется, что нам нужно было бы побеседовать о нашей будущей семейной жизни; пойдемте, погуляем в саду, так часа два и пройдет, и эта бесконечная неделя станет на два часа короче.

И не ожидая согласия девушки, Уильям взял ее за руку и увлек за собой в зеленую тень парка.

Семь дней спустя после свидания Аллана Клера и лорда Фиц-Олвина леди Кристабель одиноко сидела, а точнее — полулежала в кресле в своей комнате.

Поникшая фигура девушки была скрыта тяжелыми складками белого атласного платья, а покрывало английского кружева, спускаясь с белокурой головки, почти целиком укутывало ее. Лицо ее с правильными и чистыми чертами было смертельно бледно, бескровные губы плотно сжаты, а огромные помертвевшие глаза с ужасом безотрывно смотрели на дверь.

Время от времени горячая слеза сбегала по лицу Кристабель, и лишь эта слеза, эта роса печали, свидетельствовала о том, что жизнь еще теплится в этом ослабевшем теле.

Два часа прошло в смертельном ожидании. Кристабель была как неживая: в душе ее теснились пленительные воспоминания о невозвратимом прошлом, и она с непередаваемым ужасом следила за приближением рокового мгновения.

— Он забыл меня! — неожиданно воскликнула девушка, сжимая руки, ставшие белее, чем ее платье. — Он забыл ту, которой клялся в любви, которой говорил, что любит только ее; он женился! О мой Господь! Сжалься надо мной, силы оставили меня, сердце мое разбито. Я столько выстрадала! Из-за него я выслушивала горькие упреки, терпела холодные взгляды того, кого обязана любить и почитать! Ради него я без единой жалобы вынесла жестокое обращение, мрачное одиночество в монастыре! (Из груди девушки вырвалось сдержанное рыдание, и слезы хлынули из ее глаз.) Тихий стук в дверь прервал горестные размышления леди Кристабель.