почтенной наружностью: то был настоящий разбойничий притон; дверь была, как в тюрьму, узенькая и низкая; вверху отверстие, которое в тавернах называется обыкновенно «шпионским окном», потому что, действительно, хозяин смотрит из этой форточки, кто к нему пришел. Я стал глядеть сквозь решетку в этом окошке, но за ним был какой-то темный подвал, и только сквозь щели дверей следующей комнаты пробивался свет; по крайней мере я видел, что там кто-нибудь есть.

— Эй, кто там, отворите! — закричал я.

Хоть эти слова сказаны были самым грубым голосом, и притом я изо всей мочи ударил в дверь кулаком, однако ответа не было. Подождав немножко, я опять закричал; но все напрасно.

Я отошел задом от этого странного дома, чтобы посмотреть: мне пришло в голову, что, может быть, эта дверь сделана тут только для порядка, для симметрии, а есть где-нибудь другой вход; но окна заделаны решетками, и я принужден был воротиться к дверям. Я опять приблизился к отверстию и в этот раз остановился в нескольких дюймах от решетки: кто-то с другой стороны прижался к ней лицом и глядел на меня.

— Насилу-то! — вскричал я. — Да отворяйте же, черт вас возьми!

— Кто там? Что тебе надо? — сказал приятный голосок, какого я совсем не ожидал.

Ясно было, что это говорила молоденькая девушка.

— Тебе хочется знать, кто я таков, моя милая? — сказал я дискантом, передразнивая ее. — Я матрос, и мне придется переночевать в тюрьме, если ты, моя лебедушка, не пустишь меня к себе.

— С какого ты корабля?

— С «Борея», который завтра идет в море.

— Ступай сюда, — сказала она, отворив дверь так осторожно, что, кроме меня, мышь бы не пролезла. И потом тотчас она заперла дверь двумя замками, да еще перекладиною.

Признаюсь, при звуке замков меня морозом по коже подрало. Впрочем, назад было уже нельзя; притом девушка отворила дверь, и я очутился в свету. Я окинул глазами всю комнату и взоры мои остановились на хозяине: он был такой богатырь, что другой на моем месте струсил бы, взглянув на него.

Мистер Джемми был молодец футов в шесть, здоровый и рыжий; лицо его по временам исчезало за дымом коротенькой трубки, которую он держал в зубах; глаза сверкали и, казалось, привыкли проникать прямо в душу того, кто с ним говорит.

— Батюшка, — сказала девушка, — этот матрос просит, чтобы мы пустили его на ночь к себе.

— Кто ты? — сказал Джемми после некоторого молчания.

По его выговору тотчас можно было узнать, что он ирландец.

— Кто я? Мать моя из Лиммерика, — отвечал я на минстерском наречии, на котором говорил как на родном своем языке. — Неужто ты, мистер Джемми, не видишь, что я ирландец?

— Да, ты точно должен быть ирландец, — сказал хозяин, вставая со стула.

— Да, уж могу похвалиться, чистый ирландец.

— Ну, так милости просим, земляк, — сказал он, подавая мне руку.

Я было хотел пожать ему огромную лапу; но он, как будто одумавшись, заложил руки за спину и, посмотрев на меня своими дьявольскими глазами, сказал:

— Если ты ирландец, так должен быть католиком?

— Разумеется, католик.

— А вот посмотрим.

При этих словах, которые меня немножко обеспокоили, он пошел к шкафу, вынул оттуда книгу и открыл ее.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, — сказал он.

Я посмотрел на него с величайшим удивлением.

— Ну, что же, отвечай! — сказал он. — Если ты точно католик, так должен знать мессу.

Я понял, в чем дело, и как будучи ребенком, я часто игрывал с мисселем мистрисс Денисон, в котором были картинки, то старался вспомнить, что тогда знал очень твердо.

— Amen, — отвечал я.

— Introibo ad alterem Dei, — продолжал Джемми.

— Dei qui loetificat juventutem meam, — отвечал я так же бойко.

— Dominus vobiscum, — сказал мистер Джемми, оборачиваясь ко мне.

Но я уже ничего больше не знал и не отвечал ни слова, а Джемми держал еще ключ от шкафа, ожидая ответа, который должен был убедить его, что я точно ирландец.

— Et cum Spiritu tuo, — прошептала мне девушка.

— Et cum Spiritu tuo! — закричал я во все горло.

— Браво! — сказал Джемми. — Ты наш. Теперь говори, что ты хочешь? Что тебе надобно? Спрашивай что угодно, все будет; разумеется, только, если у тебя есть деньги.

— За деньгами дело не станет, — отвечал я, побрякивая несколькими монетами, которые были у меня в кармане.

— Так ты очень кстати попал, прямо на свадьбу, — вскричал почтенный содержатель «Зеленого Эрина».

— Какую свадьбу? — спросил я с удивлением.

— Не знаешь ли Боба?

— Боба? Как не знать.

— Он ведь женится.

— Неужто?

— Теперь и свадьба идет.

— Да ведь он здесь не один с «Трезубца»?

— Какой один! Семеро, любезный друг, ровно семеро, как семь смертных грехов.

— Где же они теперь?

— В церкви.

— Нельзя ли и мне туда?

— Пожалуй, пойдем, я тебя провожу.

— Зачем тебе беспокоиться? — сказал я, стараясь от него отделаться. — Я и один дойду.

— Как бы не так! Через улицу, что ли? Высунь-ка нос-то, так адмиральские шпионы тебя разом и за чупрун. Нет, нет, пойдем лучше со мной.

— Так, видно, у вас здесь особый ход в церковь?

— Не без того; у нас здесь машин не меньше, чем в Друри-Ленском театре, где в одном балете двадцать пять раз переменяют декорацию так, что мигнуть не успеешь. Пойдем.

Мистер Джемми схватил меня за руку и потащил с самым дружеским видом, но с такою силою, что если бы и охота была, то я бы не мог сопротивляться. Однако я был этому очень не рад; мне совсем не хотелось столкнуться с нашими дезертирами. По невольному движению я засунул руку за пазуху и взялся за мичманский кинжал, который на всякий случай спрятал под свою фланелевую рубашку; и не в силах будучи противиться железной руке, которая меня тащила, следовал за страшным проводником своим, намереваясь действовать по обстоятельствам, но решившись на все, потому что вся моя карьера зависела от того, как я окончу это опасное предприятие.

Мы прошли две или три комнаты: в одной из них был приготовлен ужин, не изысканный, но сытный; потом спустились мы в какой-то подвал; Джемми, не выпуская меня из рук, шел ощупью; наконец, остановившись на минуту, он отворил дверь. Меня обдало свежим воздухом, я запнулся за ступеньки лестницы и вслед за тем почувствовал, что дождь идет. Я поднял глаза: над нами было небо. Осмотревшись, я увидел, что мы на кладбище; в конце его стояла церковь, масса мрачная и невзрачная; два освещенных окна смотрели на нас, как два глаза. Опасность была близко. Я вытащил до половины кинжал свой и хотел идти далее, но тут Джемми остановился.

— Теперь ступай себе прямо, не бойся, не заплутаешься, — сказал он, — а я пойду готовить ужин; приходи с молодыми, я тебе прибор накрою.

Он выпустил мою руку и, не дожидаясь ответа, пошел один домой.

Вместо того чтобы идти в церковь, я остановился и мысленно благодарил Бога, что Джемми не