При виде всех этих людей, свободных, счастливых, ликующих, Жанна спрашивала себя, почему она одна не получает никаких известий?

— Но я! Я! — воскликнула она. — Что за утонченная жестокость! Почему не объявляют приговор мне?

— Сударыня! Нам, низшим служащим тюрьмы, запрещается рассказывать о приговорах — их оглашение лежит на обязанности секретарей судов.

— Но это же чудовищно! — воскликнула Жанна в порыве ярости. Привратник испугался — он предугадывал возобновление вчерашних сцен.

— Хорошо, — сказал он, — успокойтесь.

— Ну, говорите!

— А вы будете терпеливы и не скомпрометируете меня?

— Обещаю, клянусь вам! Говорите!

— Так вот: господин кардинал признан невиновным.

— Это я знаю.

— Господин Калиостро объявлен непричастным к делу.

— Знаю! Знаю!

— С мадмуазель Оливы обвинение снято.

— А дальше? Дальше?..

— Господин Рето де Вилет приговорен… Жанна вздрогнула.

— ..к галерам!..

— А я? Я? — крикнула она, в бешенстве топая ногами.

— Терпение, сударыня, терпение!.. Ведь вы же мне обещали!

— Я терпелива. Говорите же… А я?..

— Вы приговорены к изгнанию, — отводя глаза, слабым голосом сказал привратник.

Молния радости сверкнула в глазах графини и угасла так же быстро, как и вспыхнула.

Жанна притворилась, что теряет сознание, и с громким криком упала на руки своих хозяев.

— Что же с ней было бы, — прошептал Юбер на ухо жене, — если бы я сказал ей правду?

Жанна все время ждала, что секретарь суда, обещанный ей привратником, появится и огласит ей приговор суда, вынесенный по ее делу.

Теперь, когда ее оставили муки сомнений и едва ли продолжались муки сравнений, другими словами — муки гордости, она говорила себе:

«Изгнанница! Я становлюсь изгнанницей! Другими словами, я получаю право унести свой миллион в шкатулке и жить под апельсиновыми деревьями Севильи или Агридженто note 51 зимой, в Германии или в Англии летом; другими словами, ничто не помешает мне, молодой, красивой, знаменитой, жить так, как я хочу, может быть, с мужем, если он такой же изгнанник, как я, — а я знаю, что он на свободе,

— может быть, с друзьями, которых всегда дарят нам счастье и молодость!»

Жанна начала уже обдумывать продажу брильянтов и свое устройство в Лондоне (дело было летом), когда воспоминание о Рето де Билете вернуло ее к действительности.

— Бедный малый! — со злой усмешкой сказала она.. — Он один поплатился за всех. Значит, для искупления всегда нужна дрянная душонка в философском смысле слова, и всякий раз, как появляется такая необходимость, появляется козел отпущения, а с ним и орудие, которое его истребит.

Она весело принялась закусывать вместе с привратником и его женой и была очень удивлена, когда за десертом привратник Юбер взял слово с принужденной торжественностью, которую он обыкновенно не вносил в свои речи.

— Сударыня! — заговорил он. — Мы получили приказ не держать больше у себя в помещении особ, участь которых решена парламентом.

«Прекрасно, — подумала Жанна. — Он идет навстречу моим желаниям».

Она встала.

— Мне бы не хотелось заставлять вас нарушать правила, — отвечала она,

— иначе я плохо отблагодарила бы вас за вашу доброту… Итак, я возвращаюсь к себе в камеру.

Она взглянула на них, чтобы увидеть действие, которое произвели ее слова. Юбер крутил в пальцах ключ. Привратница отвернулась, словно для того, чтобы скрыть вновь возникшее волнение.

— Но ведь ко мне придут, чтобы огласить приговор! — продолжала графиня. — Так когда же?

— Быть может, они ждут, когда вы вернетесь к себе, — поспешил ответить Юбер.

«Право, ему хочется удалить меня», — подумала Жанна.

Юбер не столько вежливо, сколько торопливо взял ее за руку и отворил дверь Графиня очутилась в коридоре. Здесь ждали восемь лучников судебного округа. Чего они ждали? Именно этот вопрос при виде их задала себе Жанна. Дверь привратника затворилась. Впереди лучников стоял один из тюремщиков — тот самый, который ежевечерне сопровождал графиню в камеру Этот человек пошел впереди Жанны словно для того, чтобы указывать ей дорогу.

— Я возвращаюсь к себе? — спросила графиня тоном женщины, которой хотелось бы казаться уверенной в том, что она говорит, но которая в этом сомневается.

— Да, сударыня, — отвечал тюремщик.

Успокоившись, она дала запереть себя в камере и даже с ласковой улыбкой поблагодарила тюремщика. Он удалился.

Не успела Жанна очутиться в одиночестве, как вспыхнула ее сумасбродная радость, радость, которую она слишком долго сдерживала, маска, под коей она лицемерно скрывала свое лицо у привратника, была сброшена.

Внезапно она услышала шаги в коридоре, звяканье ключей в связке тюремщика, услышала, что ключ упорно атакует массивный замок.

Вошел тюремщик.

— В чем дело, Жан? — спросила Жанна своим нежным, безучастным голосом.

— Сударыня! Не угодно ли вам следовать за мной? — спросил он.

— Куда?

— Вниз.

— Куда вниз?..

— В канцелярию суда.

Жанна подошла к этому человеку, который пребывал в нерешительности, и заметила в конце коридора лучников судебного округа, с которыми она уже встретилась внизу.

— Но скажите же мне наконец, — в волнении воскликнула она, — чего хотят от меня в канцелярии суда?

— Дело в том, сударыня, что господин Дуайо получил письма из Версаля и хочет ознакомить вас с ними.

Жанна не заметила, сколь нелогичен был этот ответ. Одно слово поразило ее: письма из Версаля, письма из дворца, которые, несомненно, привез сам защитник.

«Неужели королева ходатайствовала перед королем после обнародования приговора? Неужели…»

Сердце подсказывало ей, что Дуайо привез приказ о немедленном отъезде и о способе проехать через Францию тайно и удобно. Убаюканная этими мыслями, Жанна скорее летела, чем бежала, за тюремщиком по маленькой лестнице, по которой ее уже водили в аудиенц-залу. Но вместо того, чтобы идти к этой зале, вместо того, чтобы свернуть налево и идти в канцелярию суда, смотритель свернул к дверце направо.

— Куда же вы идете? — спросила Жанна. — Ведь канцелярия — вон она.

— Идемте, идемте, сударыня, — слащаво проговорил тюремщик, — господин Дуайо ожидает вас здесь.

Он прошел первым и потянул за собой узницу. Она услышала, как с грохотом задвинулись за ней наружные запоры массивной двери.

Она сделала несколько шагов и остановилась. Голубоватый свет придавал комнате, где она очутилась, вид внутренней части склепа.