– Почему?

– Потому что я этим не воспользуюсь. Я приехал ради дела, но вы меня обманули. Следовательно, я, с вашего разрешения, вернусь на Вельтевреде.

– Какая склонность к коммерции! – с подлинным или наигранным восхищением вскричал нотариус. – Но как вы собираетесь возвращаться на Вельтевреде?

– Пешком, черт возьми!

– Пешком, вы?

– Разумеется, я.

– Что вы говорите! Пешком? Вы хотите опозориться в глазах всей колонии? Господин Эусеб ван ден Беек, набоб, наследник достойного и почтенного доктора Базилиуса, миллионера, передвигается пешком, словно жалкий лас-кар или тагал-побирушка! Как бы вам этого ни хотелось, господин ван ден Беек, но я такого не потерплю.

– Тогда разрешите мне воспользоваться вашей коляской и прикажите вашему кучеру отвезти меня домой.

– Это было бы прекрасно, мой юный друг; но кучер должен отвезти домой меня самого; вы ведь не думаете, что я собирался только войти и выйти. Придется мне уехать вместе с вами, но, право же, вы не поступите со мной так жестоко, дорогой господин ван ден Беек, после такого тяжелого рабочего дня, какой был у меня.

Продолжая говорить, нотариус потянул Эусеба к себе, заставив его выйти из коляски, и, подталкивая вперед, вынудил сделать несколько шагов по узкому и темному переулку, ведущему ко входу в заведение.

Молодой человек еще пытался сопротивляться, но звон тамбурина, послышавшийся в десяти шагах от него, привлек его внимание; повернув голову, он заметил в углублении между двумя домами группу из трех индийцев, освещенную факелами.

Двое из них играли на музыкальных инструментах.

Один ударял в своеобразный тамбурин, другой играл на флейте.

Третий опустил руку в тростниковую корзинку конической формы.

Вокруг них уже собрались зрители, явно ожидавшие представления; непонятно, какое именно, но оно должно было вот-вот начаться.

– А, это Харруш, заклинатель змей! – воскликнул нотариус и с детским любопытством устремился в сторону этой группы, бросив спутника на произвол судьбы.

Эусеб именно потому, что его перестали понуждать к этому, без всяких уговоров последовал за нотариусом.

Его движение было совершенно машинальным и не имело ничего общего с проявлением свободной воли, полностью, казалось, утраченной в тот момент молодым человеком.

Два индийца, на которых возложено было музыкальное сопровождение зрелища, старались изо всех сил: один неистово бил в тамбурин, другой яростно дул в свою флейту.

Под звуки музыки тростниковая корзинка двигалась будто бы сама собой.

Харруш концом палочки приподнял крышку корзинки, и над краем показалась плоская треугольная голова очковой змеи.

При виде ее зрители закричали и инстинктивно отступили назад.

Змея обвела все вокруг взглядом маленьких зеленоватых глаз, сверкающих подобно изумрудам, издала свист, гармонирующий с дикой музыкой, которая управляла ее движениями, и, покачиваясь в такт, полностью выбралась из корзины.

Она была около трех с половиной футов длиной, с черной спинкой, прочерченной двумя желтыми линиями, и грязно-серым, усыпанным желтыми пятнами брюшком.

Едва выбравшись из корзины, она стала искать, куда ей броситься.

Но, пока она сворачивалась, чтобы найти точку опоры, Харруш тоже издал свист, приковавший все внимание рептилии.

Ее глаза сверкнули, потом начали переливаться радужными опаловыми оттенками; приподнявшись на хвосте, опираясь лишь на два последних позвонка, змея вытянулась на два фута в высоту.

Тогда свист Харруша превратился в своеобразную модуляцию, которой вторил генерал-бас флейты и тамбурина.

Едва заклинатель начал свистеть, как вторая голова, такая же бледная, как и первая, показалась над корзиной; затем кобра тем же способом, что и ее предшественница, и таким же движением выбралась наружу, вытянулась и принялась раскачиваться на хвосте.

Понемногу звуки, издаваемые Харрушем (несомненно, с помощью какого-то маленького инструмента, зажатого в зубах, сквозь который он втягивал и выдыхал воздух), стали следовать быстрее один за другим и тем самым ускорили движение рептилий. Оттенок опала, который приняли глаза змей, перешел в цвет топаза; из их пасти вырывалось негромкое шипение.

Харруш усилил свои модуляции. Можно было подумать, что каждый звук понятен змеям и означает приказ; выполняя его они сильнее раскачиваются и выбрасывают заостренное жало.

Зрители аплодисментами отозвались на эту Грозную игру.

Один Эусеб остался равнодушным или, вернее, недоверчивым.

– Да здесь нет никакой опасности, – заявил он.