свой последний и умирающий побег.

— Прекрасная земля Испании — лакомый кусок, который захотят ухватить все, кто имеет на него хоть малейшее право, и войны, бедствия последуют неизбежно. Но что можно с этим поделать, ваше величество? Вы не можете идти против воли Бога.

— С вашей помощью, кузен, я могу, мне кажется, избавить Испанию от этих несчастий. Имея надежного друга и действуя в глубокой тайне, я совершу это великое деяние, и Бог, я уверена, благословит меня.

— Неужели я могу помочь вашему величеству?

— Можете, и вот как. Вам ничто не мешает покинуть Мадрид?

— Я могу уехать хоть завтра.

— Пока рано, не все еще готово, далеко не готово; к тому же нам нельзя вызвать подозрение у графа фон Мансфельда: если он узнает хоть что-нибудь о том, что я задумала, все потеряно. Старайтесь поддерживать его в его заблуждении. Небеса простят нам этот обман, иначе Испания будет погублена. Вы знаете принца Баварского, сына курфюрста — главы моего рода?

— Да, сударыня, ему семь лет и судя по всему этот ребенок свершит великие дела.

— Так и будет. Что ж, дорогой принц, если Бог поможет, именно он станет наследником испанской короны. Ему она и должна принадлежать, ибо его покойная мать была племянница Карла Второго; следовательно, малыш — внук Филиппа Четвертого, так же как дети дофина; но они отказались от нашей короны, ведь Франция и без того прекрасное королевство, способное удовлетворить человеческие желания; подобной страны больше нет, это самый прекрасный бриллиант в короне Бога.

Надо заметить, что все иностранцы, даже те, что презирают нас, говорят одно и то же. Они завидуют нашей стране и поневоле признают, что другой такой нет на земле.

— Значит, вы хотите, ваше величество, сделать этого юного принца наследником и рассчитываете на меня?..

— Вы должны сообщить об этом его отцу, пока никто не догадался о моем намерении.

— Я отправлюсь в путь, когда будет угодно вашему величеству.

— Этот ребенок мал, но его прочат на престол во второстепенной стране; он должен получить образование, соответствующее его будущей роли, и готовить его надо как можно раньше. Увы, здоровье короля вызывает большую тревогу! Вот что я хотела сказать вам, кузен, вот почему я полагаюсь на вас. Я не ошиблась?

Принц ответил новыми изъявлениями преданности, в искренности которых не приходилось сомневаться — он уже представил тому доказательства.

С этого дня принц и королева виделись так часто, как это было возможно, и граф фон Мансфельд ни на секунду не усомнился, что они поладили. Госпожа фон Берлепш, получив отповедь от королевы, поостереглась посвящать его в то, чего и сама как следует не знала, а королева опасалась ее и доверяла ей только самое необходимое из того, что она собиралась делать. Анна готовила короля, страдавшего от своей болезни все сильнее, к составлению завещания, так ожидаемого столькими людьми, и, поскольку она имела на него большое влияние, убедила его хранить эту тайну даже от кардинала Порто- Карреро. Король скрыл от всех без исключения членов своего совета предложения, сделанные королевой, и решения, принятые ими вместе.

Добившись согласия супруга и зная, что он сдержит слово, Анна сообщила об этом Дармштадту и велела ему, соблюдая крайнюю осторожность, готовиться к отъезду.

Благовидным предлогом для путешествия стало желание принца отправиться в Вену, чтобы выразить почтение императору, а также побыть несколько месяцев у родителей; кроме того, Дармштадт сказал Мансфельду, будто эта поездка поможет рассеять подозрительность некоторых второстепенных лиц при дворе, присматривающихся к его ночным визитам. Посол, оказавшийся жертвой ловкого обмана, от которого ему не суждено было утешиться никогда, первым одобрил эту идею. Он даже предложил принцу помощь, дав обещание тайно пересылать ему письма королевы. Принц поблагодарил его, но отказался под тем предлогом, что королева не станет ему писать, — такая неосторожность могла послужить основанием для доноса.

Принц отправился в путь. Он нарочно проехал через Швейцарию, чтобы не оказаться во Франции; его карета пронеслась по Мюнхену не останавливаясь, но в ней под именем принца мчался его камердинер, а сам Дармштадт поселился инкогнито в жалкой гостинице на самой грязной окраине города и там встретился с курфюрстом, переодетым так же как и он.

Они договорились, что принца Баварского отправят в Мадрид, где он должен будет выучить испанский язык и усвоить испанские обычаи. Мальчик внушал самые радужные надежды; он был очень красив, очень умен, его тонкие высказывания повторяла вся Европа.

Дармштадт дал знать королеве, что все будет осуществлено по условленному плану — через посланника Баварии, получившего приказ от своего повелителя вручить королеве от его имени чрезвычайно красивый подарок из горного хрусталя, которого так много в Богемии и других его землях. Две ветви пфальцграфского дома рассорились из-за Богемии давным-давно, теперь отношения восстанавливались довольно успешно, и этот подарок должен был послужить тому доказательством.

В тот день, когда король под давлением королевы решил объявить о своем завещании, он отправился в Аранхуэс, не сообщив об этом послам, однако пригласил туда всех членов совета и прежде всего его главу, кардинала Порто-Карреро. В первый же вечер Карл велел всем собраться в их зале, куда обещал явиться для важного сообщения. Члены совета, разумеется, пришли туда, ничего не подозревая, ибо сведения о завещании никуда не просочились. В то время даже мысль о нем не приходила им в голову.

— Сеньоры, — произнес Карл, когда присутствующие заняли свои места, — сегодня — памятный день для Испании, ибо я собираюсь решить ее судьбу. Вот завещание, составленное в полном соответствии с моим свободным выбором; я прошу вас прочитать его и выполнить необходимые формальности, исключающие возможность оспорить его. Такова моя воля, и я настаиваю на том, чтобы это завещание не подвергалось пересмотру ни при моей жизни, ни после моей смерти.

Члены совета переглянулись в крайнем удивлении. Только кардинал не изменился в лице, в глазах остальных он хотел быть человеком посвященным. При дворе недостаточно быть обласканным повелителем, нужно еще выглядеть соответствующим образом.

Но больше всех был поражен духовник короля. Он обратился с упреками к своему подопечному, но Карл ответил ему с находчивостью, обычно не свойственной ему:

— Преподобный отец, мое завещание не грех, и я не обязан был сообщать вам о нем.

— Это сделала королева! — выкрикнул кто-то.

Через несколько часов этот крик донесся до Мадрида и достиг ушей графа фон Мансфельда; посол был крайне удручен — он не мог поверить в то, что услышал, и тут же отправил одного из секретарей в Аранхуэс, к кардиналу, который подтвердил, что все — истинная правда, он сам держал в руках подписанное королем и одобренное советом завещание, имеющее такую же законную силу, как если бы его заверили все нотариусы Европы.

Граф чуть с ума не сошел, он еще не осознал до конца, какую шутку с ним сыграли, но горькое подозрение закралось в его душу, когда секретарь произнес:

— Все это устроила королева.

Сначала граф подумал, что Дармштадта обманули так же как его, — королева удалила принца под благовидным предлогом, чтобы развязать себе руки. Но первая ниточка, указавшая на предательство, неизбежно должна была привести такого хитрого человека, как посол, ко второй. Он вспомнил о тайном ходе в покои Берлепш и о том, как она выпроваживала его оттуда с того самого дня, как Дармштадт впервые побывал у королевы. Граф не мог сразу разгадать эту странную и необъяснимую тайну, но он заподозрил что-то неладное, и это был первый шаг. Ухватившись за блеснувшую в мозгу догадку, Мансфельд должен был прояснить все до конца, и он преуспел в этом, но слишком поздно для себя.

Новость облетела всю Европу; я помню, какое она произвела впечатление и что говорили о ней повсюду. Герцог Савойский похвалил короля Испании: по его мнению, Карл проявил себя как политик, способный на великий шаг; он сумел отстранить от испанского престола Францию и Империю одновременно, а герцог считал, что для небольших стран нет ничего опаснее великих государств: рано или поздно они будут поглощены ими.