шпион, который следит за всеми нами, особенно за мной. Сколько раз я была свидетельницей того, как вас удивляло — и совершенно справедливо, — что монахи узнавали тайны государства и нашего ближайшего окружения одновременно с нами. Теперь известна доносчица, мы знаем, кого нам следует остерегаться, и я заявляю вам, что не потерплю ее.

— Не надо расправы, дитя мое, прибегнем лучше к хитрости.

— Я не умею хитрить, сударыня, меня не научили притворству.

— И напрасно: людям нашего звания надо уметь скрывать свои мысли.

— Я никогда не сумею.

— Итак, инквизиция приставила к вам герцогиню де Терранова, и из опасения оскорбить этот грозный суд мы не знаем, как от нее избавиться. Примерно то же самое произошло и со мной по прибытии в Испанию; но я поступила совсем не так, как вы, я незаметно добилась своей цели — ко мне приставили женщину-друга, ибо я притворилась, что не желаю иметь ее при себе.

— О сударыня, — разрыдавшись, ответила принцесса, — как несчастны королевы!

— Не мне отрицать это, моя дорогая Луиза, и, тем не менее, все завидуют нам.

Хитрость и осмотрительность вдовствующей королевы несколько поколебали решимость Марии Луизы, и она согласилась подождать до следующего дня, чтобы дать королю время обсудить это дело с матерью и первым министром, герцогом Медина-Сели; но по прошествии этого срока, заявила Мария Луиза, она начнет действовать самостоятельно и, не думая о последствиях, прикажет своим слугам выставить герцогиню за дверь.

— А пока, — добавила королева, — пусть она не показывается мне на глаза, так же как и ваш недоносок Ромул.

Король проводил Марию Луизу в ее покои. Затем они поужинали, ночь прошла спокойно; на следующий день после мессы королева-мать пришла к невестке и сообщила ей, что ее требование будет удовлетворено:

— Терранову удалят от вас и приставят к вам женщину, чей ум и изящество вы всегда восхваляли: это герцогиня де Альбукерке.

Королева вскрикнула от радости.

— Однако есть одно условие.

— Какое?

— Вы окажете честь герцогине де Терранова, скажете ей, что сожалеете об ее уходе, и никак не упомянете о причине отставки, предоставив возможность ей самой назвать ее.

Мария Луиза не ответила; она почувствовала, что не смеет задать еще один вопрос. Однако надежда придала ей смелости.

— Потребуют ли от святой инквизиции вернуть моего главного мажордома? — спросила она.

— Этот вопрос не обсуждался, сударыня; власть министров так далеко не распространяется.

— Значит, вы не хозяева в этой печальной стране? О, если бы мой дядя-король однажды воцарился здесь, все очень быстро пошло бы по-другому.

— Ваш дядя-король не будет царствовать в Испании, сударыня, и, надеюсь, никто из его рода тоже; в двадцать лет рано терять надежду на появление наследников.

Спор грозил перерасти в язвительно-вежливую ссору. Но вмешательство случая предотвратило это. После мессы герцогиня де Альбукерке была объявлена главной камеристкой, и в этом качестве ее представили королеве. Терранова сказалась больной и больше не появилась; таким образом все устроилось как нельзя лучше.

Последствия перемены стали ощутимы с первого дня. Королеве позволили отходить ко сну в десять часов; она получила согласие на прогулки верхом, когда пожелает, и столько раз, сколько ей заблагорассудится; наконец, теперь она могла смотреть в окна совершенно беспрепятственно.

Странное удовольствие, но при той неутоленной жажде иметь хоть какие-то развлечения, оно казалось королеве самым соблазнительным на свете. Окна выходили в сад соседствующего с дворцом монастыря Воплощения Сына Божьего. Королева знала монахинь, иногда она подзывала их к себе и беседовала с ними! И в таких радостях ей отказывали прежде!

Между тем участь герцога де Асторга оставалась тайной: Нада тщетно разыскивал его, королева постоянно спрашивала о нем, но ей не отвечали: все отворачивались, услышав вопрос; Мария Луиза осмелилась даже заговорить о герцоге с отцом Сульпицием, но не получила никаких внятных разъяснений.

— Если он действительно находится в тюрьме инквизиции, никто, сударыня, за исключением судей, о нем ничего не знает.

Был ли отец Сульпиций одним из этих судей? Может ли быть такое?

Тревога королевы все нарастала; просыпаясь, она прежде всего спрашивала о герцоге, но ответ был неизменен: никто ничего не знает. Однажды король стал убеждать королеву, что герцог на свободе и, вполне вероятно, путешествие или недомогание удерживают его вдали от двора.

Герцог Медина-Сели заявил, что мажордома видели в Бургосе.

Каждый приносил свою новость; отличительной особенностью этой удивительной страны является способность ко лжи, присущая всем приближенным ко двору. Они прекрасно знают, что никого не могут обмануть; они не допускают мысли, что им поверят, и, тем не менее, отважно лгут, настолько страх перед беспощадной инквизицией владеет даже самыми смелыми из них.

Королева не верила ни одному из этих слухов.

Страстная неделя прошла в трауре, как требовал обычай. В первый же день Мария Луиза облачилась в черное атласное платье, расшитое белым и серебристым бисером, и уже не меняла его: платье подходило лишь для такого случая. Считается, что эти украшения на платье означают траур, однако их прикрывают маленькими клочками газа в знак страдания и умерщвления плоти!..

Место герцога де Асторга в свите пустовало, что было очень ощутимо; стали поговаривать о его замене, но королева не желала и слышать об этом.

— Нет, — сказала она королю, — он вернется, он не умер, я в этом уверена, мы еще увидим его. Однажды вечером, когда речь зашла о подобных визитах инквизиции, он сказал мне, что, если такое случится с ним, он все равно вернется, и герцог не нарушит слова.

Столь блестящий довод в Испании не мог не иметь успеха: его повторяли при дворе и находили превосходным.

День ужасного аутодафе приближался: королева утратила сон, так как мысль о том, что ей предстояло увидеть, преследовала ее, как кошмар. Король отправился в Аранхуэс без нее, а королева, как это положено в Испании, должна была выглядеть печальной, никого не принимать; Мария Луиза без труда следовала этому обычаю — в течение этих дней, проведенных в одиночестве, ее глаза не высыхали от слез.

Королева приказала одной из двух французских служанок, которых при ней оставили, ночевать в ее спальне, и все эти ночи они прежде всего оплакивали Францию, а затем говорили о герцоге. Горничная, которую звали Луи-зон, сказала, что, стоит королеве ей приказать, и она, быть может, сумеет узнать кое- какие подробности о герцоге де Асторга, для этого ведь не понадобится ничего, кроме смелости, а ее у Луизон хватит.

Служанка, как вы догадываетесь, разожгла любопытство королевы: она засыпала Луизон вопросами и с ее помощью узнала то, что хотела узнать.

Один из лакеев королевы был своим человеком в инквизиции; он любил Луизон и предлагал ей себя в мужья, на что та никак не хотела соглашаться. В Испании она любила только королеву и, поскольку приехала в эту страну лишь ради нее, не собиралась заводить здесь иные связи.

— Тем не менее, госпожа, — добавила она, — я не отвергаю этого человека в надежде получить от него кое-какие сведения или защиту: в этой проклятой стране все пригодится. И хорошо, что я так решила, потому что через него мне удалось узнать многое, а возможно узнать еще больше.

И тогда она рассказала свое повелительнице, что дворцовые погреба соседствуют с застенками инквизиции, куда ее поклонника часто вызывают по делам службы; имена заключенных ему неизвестны, однако он почти уверен, что видел герцога де Асторга на одном из последних допросов.

— Он даже пообещал мне, госпожа, что, если я соглашусь выйти замуж за него, достанет балахон с накидкой, которые носят нижние чины инквизиции, и возьмет меня с собой, как только отправится в тюрьму,