форейторы и конюшие появились раньше кареты, и принцесса узнала ливреи слуг дофина.

— О! Вот и он, — прошептала она и покраснела, как будто ее кто-то услышал.

Сердце принцессы сильно забилось, она и шагу не могла ступить, к тому же ей казалось, что следует подождать, пока за ней пришлют.

Ждать пришлось долго, никто не приходил; Мадам, очень обрадовавшись приезду племянника, которого она очень любила, и не подумала пригласить принцессу, а дофин из скромности, присущей зарождающемуся чувству, не решился попросить ее об этом, хотя это было так просто, тем более что ради встречи с возлюбленной он и приехал.

Визит так и прошел бы без Киферийского божества, как говорят поэты. Но принц очень кстати вручил Мадам письмо от ее тетки, курфюрстины Ганноверской, требовавшей немедленного ответа. Для Мадам не было в мире ничего дороже и важнее ее переписки, как и для всех, кто разбирается в подобных делах. Она почувствовала себя очень неловко, но дофин тут же вывел ее из затруднения.

Увидев из окна, что принцесса гуляет на лужайке, и сгорая от нетерпения присоединиться к ней, он встал и в очень изысканной форме предоставил хозяйке возможность взяться за перо, понимая, что она непременно так и сделает, а затем обернулся к сопровождавшим его господам д'О, де Шеверни и де Гриньяну и с величественным видом, подражая отцу, сказал:

— Господа, Мадам собирается писать письмо, а я пока подожду здесь и почитаю. Вы можете удалиться — в Версаль мы вернемся только вечером.

Это означало: «Я буду ужинать с Месье и Мадам, а вы отправляйтесь к офицерам, состоящим у них на службе, и займите себя чем-нибудь; с этой минуты я желаю остаться один».

Принцев понимают с одного жеста и с полуслова. Придворные откланялись и ушли. Как только они исчезли, дофин распахнул дверь на крыльцо, появился на пороге, снял шляпу, глядя на кузину, и застыл на месте, не осмеливаясь сделать и шагу. Он всей душой ждал этого мгновения, но, когда оно пришло, не смог им воспользоваться.

Мадемуазель Орлеанская, как и положено женщине, оказалась смелее, тоньше и умнее; ее сердила сдержанность принца, и она нашла способ положить ей конец. Какое уж тут удовольствие — беседовать на зеленой лужайке, когда все глаза устремлены на вас и когда в любую минуту вашей беседе могут помешать! Нужно было отойти подальше и увлечь за собой стыдливого принца, но сделать все это, не приближаясь к нему, не разговаривая с ним и не показывая виду, что хочешь позвать его. Нелегкая задача, однако она с ней справилась.

Мадемуазель ответила на приветствие дофина реверансом, затем небрежной походкой направилась под сень деревьев, к зеленому лабиринту, самому удобному на свете месту любовных свиданий: здесь легко спрятаться от тех, кто ищет вас, можно увидеть и услышать тех, кто следит за вами, а они этого не заметят, можно прятаться сколько угодно и вдруг появиться как на сцене.

На шестнадцатом году жизни принцесса уже все это понимала; дофину же было далеко до этой науки. Тем не менее, увидев, что принцесса исчезла, он так огорчился, что решил догнать ее, хотя очень боялся оскорбить этим девушку. Вместе с огорчением в нем вдруг проснулась смелость.

Он спустился по ступенькам, вышел в сад и направился в ту же сторону, что и его кузина, уже скрывшаяся среди кустов. Принц опасался, как бы она не спряталась. Изгибы лабиринта были ему знакомы: в детстве он часто играл здесь с юными принцессами и поэтому был уверен, что найдет красавицу-беглянку, если она пойдет по обычной дороге. Но согласится ли она погулять с ним? Принц надеялся на это, вспомнив их последние взгляды, последние улыбки.

О счастье! Она сидела под цветущими ветвями, обрывала лепестки с маргаритки, глаза ее были прикрыты длинными опущенными ресницами, но румянец щек, дрожавшая рука и колышущееся кружево на корсаже свидетельствовали о волнении, выдавая тайну ее бегства.

Дофин приблизился: молчание и смущение принцессы придавали ему смелость. Она делала вид, что не замечает его, и не отрывалась от своего занятия. Лепестки один за другим падали на ее розовое платье; наконец, в ее руке остался лишь венчик цветка, и она застыла, будто погруженная в задумчивость итогом гадания. Звуки шагов вызвали у нее дрожь, она уже не смогла сидеть с опущенными глазами, заметила его, поднялась со скамейки и поклонилась его высочеству с должным уважением.

— Мадемуазель… — прошептал он.

— Монсеньер… — отозвалась она.

Они замолчали. Вдруг принца будто что-то осенило, и он добавил:

— Я ведь могу погулять несколько минут в этом лабиринте, не так ли?

— Как вам будет угодно, монсеньер.

Она не двигалась с места; он должен был пройти мимо. Но они так и стояли, глядя друг на друга, девушка теряла терпение, принц смущался все больше: она видела перед собой корону, самую прекрасную корону в мире, которую ей предлагает пленительный чародей — тот, кто кажется ей милее всех, а перед ним стояло прелестное создание, с радостью принимавшее его, — принц впервые ощутил власть красоты, и ему было семнадцать лет! Но рядом с этой прекрасной девушкой он все время видел короля, своего ужасного отца, а также дядю и всю семью, которые, возможно, разлучат их из государственных соображений, запретят любить друг друга, если политически это окажется невыгодным.

Что же делать? Принцесса, более решительная по натуре, храбро сломала лед.

— Если ваше королевское высочество позволит, я могу сопровождать вас, — сказала она.

— О! Я прекрасно знаю дорогу! Мы бегали по этим аллеям, когда были детьми.

— Мы уже давно не бегаем здесь, — добавила она, глубоко вздохнув и знаком приглашая принца прогуляться.

— Люди нашего положения рано расстаются с детством, мадемуазель.

— О да! Нам завидуют, а мы часто бываем очень несчастны.

— И я так думаю. Мне кажется, что другие отцы не такие, как король.

— Но вы, монсеньер, однажды станете властелином, женитесь по своему выбору, тогда как я…

— Женюсь по своему выбору, мадемуазель?! А король?

— Да, разумеется, король! — в нетерпении перебила она. — Но с королем можно договориться, и если вы не сделаете недостойного вас выбора, то, быть может…

— Какой бы выбор я ни сделал, мадемуазель, король не одобрит меня, если до того он сам не найдет мне невесту, я это знаю.

— О монсеньер! Если бы я была дофином Франции!

— Что бы вы сделали?

— Что бы я сделала? Я бы не подчинилась тирании, монсеньер, я бы объявила свою волю и отстаивала бы ее.

— Это не так просто, как вы полагаете, мадемуазель; сразу видно, что вы не на моем месте.

— Если бы я на нем оказалась!

— Вы не знаете короля!

— Знаю.

— И вы бы бросили ему вызов?

— Я бросила бы вызов всем королям мира, если бы должна была стать королем этой страны, самой великой во вселенной.

Дофин слегка вздрогнул от страха: он так боялся короля, что мог потерять сознание даже при виде тени рассерженного Людовика XIV.

— Чтобы обладать такой смелостью, мадемуазель, нужно иметь поддержку, — нашел что сказать принц, хотя трудно было ожидать от него подобного ответа в минуту страха. — Ах, кто любит нас, принцев, настолько, чтобы присоединиться к этому бунту, пренебрегая опасностью?

— А кто любит нас, принцесс, — продолжила она в том же тоне, — настолько, чтобы понять наши чувства и дать нам возможность выразить их?

— Ваши чувства, мадемуазель? Разве позволительно человеку нашего ранга испытывать чувства, которые приносят лишь несчастье ему и другим?

— Позволительно, если этот человек достаточно смел, чтобы признаться в них и воспользоваться этим.

Принц поднял на нее глаза, и огонь, который зажегся у него внутри от этого взгляда, подсказал его