– Как же зовут любезного поэта? – спросил Генрих, окончив чтение.

– Его зовут Реми Белло,[11] государь, и он, если не ошибаюсь, обещает стать соперником Ронсара.[12] Ну что ж, оцениваете ли вы, как я, этот любовный сонет в пятьсот экю?

– Твой подопечный получит их, моя прекрасная Диана.

– Но и старых певцов нельзя забывать. Я обещала, государь, от вашего имени пенсию Ронсару, королю поэтов. Подписали ли вы о ней указ? Ну разумеется. В таком случае у меня еще только одна просьба к вам: отдайте вакантный пост рекульского аббата своему библиотекарю, Меллену де Сен-Желе,[13] нашему французскому Овидию.

– Овидий будет аббатом, очаровательный мой меценат.

– Ах, как вы счастливы, государь, что можете по своему усмотрению располагать столькими должностями и бенефициями! Если бы мне только на час вашу власть!

– Разве она не всегда в твоих руках, неблагодарная?

– Вот как, государь?.. Вы сказали, что ваша власть всегда в моем распоряжении? Не искушайте меня, государь. Предупреждаю вас, что я воспользовалась бы ею для уплаты большого долга Филиберу Делорму. Он ссылается на то, что мой замок в Ане закончен. Это будет славнейший памятник вашего царствования, государь!

– Что ж, Диана, возьми для своего Филибера Делорма те деньги, что будут получены от продажи должности пикардийского губернатора.

– Эта должность, кажется, стоит двести тысяч ливров? О, тогда я смогу еще купить жемчужное ожерелье, которое мне предлагали. Его мне очень бы хотелось надеть сегодня на свадьбе вашего возлюбленного сына Франциска. Сто тысяч Филиберу, сто тысяч за ожерелье – вот и ушло пикардийское губернаторство!

– Тем более что ты ровно вдвое преувеличила его стоимость.

– Как! Оно стоит всего лишь сто тысяч ливров? Ну что ж, решение очень простое – я отказываюсь от ожерелья.

– Полно, – засмеялся король, – у нас есть где-то три или четыре свободные концессии, которыми можно будет оплатить это ожерелье, Диана.

– О, государь, нет щедрее короля, чем вы, и нет человека, которого бы я сильнее любила!

– Да? Ты и вправду любишь меня не меньше, чем я тебя, Диана?

– Вы сомневаетесь?

– Сомневаюсь потому, что боготворю тебя! Как ты хороша, Диана! Как я люблю тебя! Часами… нет, годами мог бы я так любоваться тобою, забыв о Франции, обо всем на свете.

– Даже о торжестве бракосочетания монсеньора дофина? – спросила, рассмеявшись, Диана. – А между тем оно состоится сегодня, через два часа. Сейчас пробьет десять.

– Десять! – воскликнул Генрих. – А у меня назначено свидание на этот час!

– Свидание, государь? Уж не с дамой ли?

– С дамой.

– И, должно быть, красивой?

– Да, Диана, очень красивой.

– Значит, не с королевой?

– Какая ты злая! Екатерина Медичи красива на свой лад, красива строгой, холодной, но подлинной красотой. Однако я ожидаю не ее. Ты не догадываешься, кого?

– Нет, государь.

– Другую Диану, живое воспоминание о весне нашей любви, нашу дочь, нашу дорогую дочурку.

– Вы во всеуслышание и слишком часто твердите об этом, государь, – нахмурившись, потупилась Диана. – Между тем условлено было, что герцогиня де Кастро будет считаться дочерью другой особы.

– Так оно и будет, – уверил Диану король, – но ведь ты обожаешь нашу дочь, разве не так?

– Я обожаю ее за то, что вы ее любите.

– О да, очень люблю… Она так обаятельна, так умна и добра. А кроме того, она мне напоминает мои молодые годы, то время, когда я полюбил тебя… Не больше, конечно, чем ныне, но все же… до преступления… – Король внезапно впал в мрачную задумчивость. Затем поднял голову. – Этот Монтгомери! Ведь не любили же вы его, Диана? Вы не любили его?

– Что за вопрос! – презрительно усмехнулась фаворитка. – Двадцать лет спустя все та же ревность!

– Да, я ревновал, ревную и буду ревновать всегда тебя, Диана. Ну да, ты не любила его. Но он-то любил тебя, несчастный.

– О боже, государь, вы всегда прислушивались к наветам, которыми меня осыпают протестанты! Это не подобает католическому королю. Во всяком случае, если даже я и дорога была этому человеку, мое сердце ни на миг не переставало принадлежать вам, а граф Монтгомери давно мертв.

– Да, мертв, – глухо произнес король.

– Не будем же омрачать такими воспоминаниями день, который должен стать светлым праздником, – продолжала Диана. – Вы видели Франциска и Марию? Они все еще влюблены друг в друга, эти дети? Наконец-то их терпение будет удовлетворено. Через два часа они, радостные и счастливые, будут принадлежать друг другу.

– Да, – согласился король, – и если кто в ярости, так это мой старый Монморанси. Впрочем, и ярость коннетабля тем более обоснованна, что наша Диана, боюсь, не достанется его сыну.

– Но ведь этот брак вы сами ему обещали как возмещение?

– Обещал, но госпоже де Кастро, кажется, это не по душе…

– Что может быть не по душе ребенку, восемнадцатилетней девушке, только что вышедшей из стен монастыря?

– Именно для того, чтобы объяснить мне это, она и поджидает меня сейчас.

– Так идите же к ней, государь. А я пока переоденусь…

– После венчания мы свидимся на карусели. Я еще преломлю сегодня копье в вашу честь. Я хочу, чтобы вы были королевой турнира.

– Королевой? А другая?

– Есть только одна, и ты это знаешь, Диана. До свидания.

– До свидания, государь, и ради бога, не будьте безрассудно смелы на турнире. Вы иногда пугаете меня!

– Игры эти не опасны… До свидания, дорогая Диана, – распрощался король и вышел.

В ту же минуту в противоположной стене отворилась прикрытая ковром дверца.

– Ну и наболтались же вы сегодня, гром и молния! – прорычал коннетабль Монморанси, входя в комнату.

– Друг мой, – ответила, поднявшись, Диана, – вы видели, что еще и десяти не было, еще не наступил час, который я вам назначила, а я уже делала все, чтобы удалить его. Я томилась не меньше вашего, поверьте…

– Не меньше моего! Ну нет, смерть и ад! И если вы, моя милая, воображаете, будто ваша беседа была весьма поучительна и забавна… Впрочем, что это за новость? Отказать моему сыну Франциску в руке вашей