– Он перед вами, государь. Это я, простой капитан вашей гвардии. Но в душе и в руке своей я ощущаю сверхчеловеческую силу. Она докажет вам, что я без похвальбы берусь спасти свое отечество и вместе с тем своего отца.

– Вашего отца, господин д’Эксмес? – изумившись, спросил король.

– Меня зовут не д’Эксмес, – сказал Габриэль. – Я Габриэль де Монтгомери, сын графа Жака де Монтгомери, которого, должно быть, вы помните, ваше величество!

– Сын графа де Монтгомери? – привстал в кресле побледневший король.

Госпожа Диана, охваченная страхом, тоже отодвинулась назад.

– Да, государь, – продолжал Габриэль спокойно, – я виконт де Монтгомери, просящий у вас в обмен на услугу, которую он вам окажет, всего лишь освобождения своего отца.

– Но, сударь, – ответил король, – ваш отец не то скончался, не то исчез… Я сам не знаю… Мне неизвестно, где ваш отец…

– Но мне это известно, государь, – возразил Габриэль, преодолев приступ страха. – Мой отец восемнадцать лет томился в Шатле, ожидая смерти от бога или прощения от короля. Отец мой жив, я в этом уверен. А какое он совершил преступление, я не знаю.

– Не знаете? – нахмурившись, переспросил король.

– Не знаю, ваше величество. Велика должна быть его вина, ежели он наказан столь долгим заточением. Государь, выслушайте меня! За восемнадцать лет пора проснуться милосердию. Страсти человеческие, как добрые, так и злые, столь долго не живут. Мой отец, вошедший в тюрьму человеком средних лет, выйдет из нее старцем. Какова бы ни была его вина, не достаточно ли искупление? И если, быть может, кара была чрезмерна, то ведь он слишком слаб, чтобы помнить обиду. Государь, верните к жизни несчастного узника, отныне ничем не опасного! Вспомните слова Христовы и простите другому свои обиды, дабы и вам простились ваши.

Последние слова Габриэль произнес с такой силой, что король и госпожа Валантинуа в смятении переглянулись.

Чтобы не слишком бередить рану, Габриэль поспешно добавил:

– Заметьте, ваше величество, что я повел речь как смиренный верноподданный. Я же не заявляю вам, будто моего отца не судили, а лишь вынесли тайный приговор, даже не выслушав его, и такой бессудный приговор слишком похож на месть… Я же не говорю вам, будто я, его сын, попытаюсь довести до сведения всех, кто носит шпагу, какая обида нанесена всему дворянскому сословию в лице одного из его представителей…

У Генриха вырвался нетерпеливый жест.

– Нет, я не пришел к вам с таким заявлением, государь, – продолжал Габриэль. – Я знаю, что иной раз необходимость бывает сильнее закона, а произвол – наименьшим из зол. Я уважаю тайны далекого прошлого, как уважал бы их, без сомнения, и мой отец. Я пришел просить у вас всего лишь позволения выкупить жизнь своего отца. Я предлагаю вам в виде этого своеобразного выкупа в течение недели отбиваться от неприятеля в Сен-Кантене, а если этого недостаточно, то возместить потерю Сен-Кантена взятием другого города у испанцев или англичан. Это ли не цена свободы старца! И я это сделаю!

Диана не могла удержаться от недоверчивой усмешки.

– Я понимаю ваше недоверие, герцогиня, – грустно заметил Габриэль. – Вы думаете, что это великое предприятие окончится моей гибелью. Вполне возможно. Ну что ж, я погибну! Если до конца недели неприятель вступит в Сен-Кантен, я дам убить себя на крепостном валу, который не сумел отстоять. Ни бог, ни мой отец, ни вы не вправе требовать от меня большего. И тогда… тогда мой отец умрет в темнице, я – на поле брани, а вы… вы, следовательно, можете быть спокойны.

– Вот это, во всяком случае, довольно разумно, – шепнула Диана на ухо задумавшемуся королю и тут же спросила Габриэля: – Но если вы даже и погибнете, где гарантия, что вас не переживет ни один наследник ваших прав, посвященный в вашу тайну?

– Я клянусь вам спасением своего отца, – обратился Габриэль к королю, – что в случае моей смерти все умрет вместе со мною и что никто не будет располагать правом или возможностью досаждать вашему величеству подобной же просьбой. Уже сейчас на случай своей гибели я освобождаю вас от всех обязательств, от всякой ответственности…

Генрих, по природе своей человек нерешительный, не знал, как поступить, и повернулся в сторону госпожи де Пуатье, словно прося у нее помощи и совета.

Она же, чувствуя его неуверенность, сказала со странной улыбкой:

– Разве мы можем, государь, не верить словам виконта д’Эксмеса, истинного дворянина и благородного рыцаря? Мне думается, что нельзя отвергать столь великодушное предложение. На вашем месте я охотно обещала бы господину д’Эксмесу оказать любую милость, если он исполнит свои дерзновенные посулы.

– Ах, герцогиня, только этого я и желаю! – воскликнул Габриэль.

– Однако я задам вам еще один вопрос, – продолжала Диана, устремив на молодого человека проницательный взгляд. – Почему и каким образом решились вы говорить о важной тайне в присутствии женщины, быть может, довольно болтливой и не имеющей, полагаю, никакого касательства к этому секрету?

– По двум основаниям, герцогиня, – ответил с полным самообладанием Габриэль. – Мне казалось прежде всего, что сердце его величества ничего не таит и не может таить от вас. Стало быть, впоследствии вы все равно узнали бы об этом разговоре. А затем я надеялся, как оно и случилось, что вы соблаговолите поддержать мое ходатайство перед государем, посоветуете ему послать меня на это испытание, ибо вы, женщины, всегда на стороне милосердия.

Самый зоркий наблюдатель не уловил бы ни малейшего оттенка иронии в словах Габриэля, не заметил бы ни малейшего следа презрения в бесстрастных чертах его лица. Словом, проницательный взгляд госпожи де Пуатье ничего не узрел.

Она слегка кивнула головой, как бы награждая его комплиментом.

– Разрешите мне еще один вопрос, виконт, – все же сказала она. – Мне крайне любопытно, как это вы, такой молодой, оказались обладателем тайны восемнадцатилетней давности?

– Охотно вам отвечу, герцогиня, – торжественно и мрачно ответил Габриэль, – и вы поймете, что тут во всем видна божья воля. Конюший моего отца, Перро Травиньи, убитый при происшествии, повлекшем за собою исчезновение моего отца, вышел по соизволению господа из могилы и открыл мне то, о чем я вам только что говорил.

При этих торжественно произнесенных словах король побледнел и, будто задыхаясь, порывисто вскочил с кресла. Даже Диана, хоть и были у нее стальные нервы, невольно вздрогнула. В тот суеверный век сверхъестественные видения и призраки принимались как должное, а поэтому твердый ответ Габриэля не мог не произвести устрашающего впечатления на нечистую совесть этих людей.

– Довольно, сударь! – взволнованно воскликнул король. – На все, о чем вы просите, я согласен. Ступайте же, ступайте!

– Следовательно, я могу немедленно выехать в Сен-Кантен, доверившись слову вашего величества?

– Да, поезжайте, сударь, – заторопил его король, еще не пришедший в себя от испуга. – Сделайте то, что посулили, а я даю вам слово короля и дворянина выполнить вашу просьбу.

Обрадованный Габриэль низко поклонился королю и герцогине и молча вышел.

– Наконец-то!.. Ушел!.. – облегченно выдохнул Генрих, словно сбросив с себя непомерный груз.

– Успокойтесь и возьмите себя в руки, государь, – укоризненно сказала ему госпожа де Пуатье. – Вы чуть было не выдали себя в присутствии этого человека.

– Да, оттого что это не человек, – ответил задумчиво король, – это воплощенная говорящая боль моей совести.

– Ну что же, вы отлично поступили, государь, удовлетворив просьбу этого офицера и отправив его туда, куда он пожелал. И если он погибнет под стенами Сен-Кантена, вы избавитесь от вашей боли.

Король не успел ей ответить, так как в этот миг в комнату вернулся кардинал.

Между тем Габриэль, уйдя от короля с легким сердцем, думал уже только об одном: как бы свидеться с той, от которой он некогда бежал в полном смятении, – иначе говоря, с Дианой де Кастро.