– Тогда я была ребенком, – ответила Диана.

– Это верно, Диана, это верно…

– А теперь и вы откройте мне свою душу, как открыла я перед вами и свою. Дайте же мне услышать из ваших уст, как крепко вы любите меня.

– О боже мой… я не могу вам этого сказать! – воскликнул Габриэль. – Не допрашивайте меня, не требуйте, чтоб я сам себя допрашивал, это слишком ужасно!

– Но, Габриэль, – поразилась Диана, – если что ужасно, так это ваши слова! Разве вы этого не чувствуете? Как! Вы даже не хотите мне сказать, что любите меня?

– Люблю ли я тебя, Диана? Ты не веришь! О да, да, я люблю тебя как безумец, как преступник, быть может.

– Как преступник? – в изумлении повторила госпожа де Кастро. – Чем же может быть преступна наша любовь? Разве оба мы не свободны? И ведь отец мой согласился на наш брак. Бог и ангелы только радуются, глядя на такую любовь!

«Да не будут ее слова кощунством, о господи!» – мысленно воскликнул Габриэль.

– Но что же это значит? – продолжала Диана. – Может, вы нездоровы? Вы, обычно такой мужественный, поддаетесь каким-то вздорным страхам! А вот мне ничуть не страшно с вами. Я себя чувствую с вами в безопасности, как со своим отцом. И чтобы вы опомнились, вернулись к жизни и осознали наше счастье, я бесстрашно порываюсь к вам, Габриэль. – И, сияя от радости, она обняла его.

Но Габриэль в ужасе оттолкнул ее.

– Нет, – крикнул он, – уйди, оставь меня!

– О боже мой, боже! – воскликнула Диана, бессильно опустив руки. – Он отталкивает меня, он не любит меня!

– Я слишком люблю тебя!

– Если бы так, разве ужасали бы вас мои ласки?

«Неужели они действительно вызвали во мне ужас? – испугался Габриэль. – Неужели их отверг не мой разум, а голос крови? О, приди же ко мне, Диана!»

Он привлек Диану к себе и нежно поцеловал ее волосы.

– Как я ошибался! – прошептал он, взволнованный этим прикосновением. – Не голос крови звучит во мне, а голос любви. Я узнаю его. Какое счастье!

– Значит, ты любишь меня! Любишь!.. Это все, что я хотела услышать и узнать.

– О да, я люблю тебя, люблю страстно, неистово, исступленно! Любить тебя и чувствовать на своей груди биение твоего сердца – это рай… или же ад! – крикнул внезапно Габриэль, высвобождаясь из рук Дианы. – Уйди, уйди! Дай мне исчезнуть, я проклят!..

Он выбежал в смятении из комнаты, оставив Диану одну – ошеломленную, оцепеневшую от испуга и отчаяния.

Он не сознавал, куда идет и что делает. Машинально, шатаясь, как пьяный, спустился по лестнице. Эти страшные испытания были слишком тяжелы для его рассудка. Поэтому, когда он очутился в большой галерее Лувра, глаза у него закатились, ноги подогнулись, и он рухнул на колени у самой стены, бормоча:

– Я предвидел, что ангел истерзает меня еще сильнее тех двух дьяволиц… – И он потерял сознание.

Сгустились сумерки, никто не заглядывал на галерею. Пришел он в себя лишь тогда, когда почувствовал на лбу маленькую руку и услышал чей-то неясный голос. Он открыл глаза. Юная королева- дофина Мария Стюарт стояла перед ним со свечой в руке.

– Слава богу, вот и другой ангел! – прошептал Габриэль.

– Так это вы, господин д’Эксмес! – воскликнула Мария. – Как вы меня напугали! Мне показалось, что вы умерли. Что с вами? Как вы бледны! Теперь вам лучше? Хотите, я позову людей?..

– Это излишне, госпожа дофина, – сказал Габриэль, пытаясь встать, – ваш голос воскресил меня.

– Позвольте я вам помогу, – продолжала Мария. – Вы упали в обморок? Когда я увидела вас, то так испугалась, что даже не могла крикнуть. А потом, поразмыслив, успокоилась, подошла, положила вам руку на лоб, позвала вас, и вы очнулись. Вам легче?

– Да, ваше величество. Да благословит вас небо за вашу доброту! Теперь я припоминаю: сильная боль стиснула мне вдруг виски, точно железными обручами, пол провалился, и я упал, касаясь стены, и соскользнул вниз, по этой обшивке стены. Но отчего мне так стало больно? Ах да, теперь вспоминаю, все вспоминаю… О боже мой, боже, я все вспомнил!

– Вы чем-то подавлены, да? – спросила Мария. – Обопритесь на мою руку, я сильная! Я позову людей, и они вас проводят до дома.

– Благодарствуйте, ваше величество, – сказал Габриэль, призвав на помощь все свое мужество. – Я чувствую себя настолько крепким, что смогу один дойти домой. Видите, я шагаю достаточно твердо. Это не умаляет моей признательности, и я до гроба не забуду вашей трогательной доброты. Вы явились мне ангелом-утешителем, когда решалась моя судьба.

– О боже! То, что я сделала, так естественно! Я помогла бы каждому страждущему, как же мне было не помочь вам, преданному другу моего дяди, герцога де Гиза? Не благодарите меня за такую безделицу.

– Эта безделица, ваше величество, спасла меня в минуту отчаяния. Вы не позволяете вас благодарить, но я буду помнить это всю жизнь. Прощайте.

– Прощайте, господин д’Эксмес. Полечитесь, постарайтесь утешиться.

Она протянула ему руку, и Габриэль почтительно поцеловал ее.

Затем она пошла в одну сторону, он – в другую.

Очутившись за воротами Лувра, он пошел по Гревской площади и через полчаса добрался до улицы Садов Святого Павла.

Алоиза в тревоге поджидала его.

– Ну что? – спросила она.

Габриэль преодолел приступ слабости, от которого у него потемнело в глазах, и прохрипел:

– Я ничего не знаю, Алоиза. Все хранят молчание… И женщины эти, и мое сердце… О боже мой! Боже мой!

– Мужайтесь, монсеньор!

– Мужество у меня есть, слава богу. Я умру, – проговорил Габриэль и опять упал навзничь на паркет, потеряв сознание.

[29]

– Больной выживет, госпожа Алоиза. Опасность была велика, выздоровление будет протекать медленно. Все эти кровопускания ослабили молодого человека, но он выживет, не сомневайтесь в этом…

Врач, говоривший это, был рослый мужчина с выпуклым лбом и глубоко сидящими проницательными глазами. Люди звали его метр Нотрдам. Свои ученые сочинения он подписывал «Нострадамус». На вид ему было лет пятьдесят, не больше.

– О боже! Но поглядите же на него, мессир! – причитала Алоиза. – С вечера седьмого июня он так и лежит, а сегодня у нас второе июля, и за все это время он не произнес ни слова, даже не узнал меня… Он словно мертвец… Возьмешь его за руку, а он и не чувствует…

– Тем лучше, госпожа Алоиза. Пусть он как можно позже вернется к сознанию. Если он сможет пролежать в подобном беспамятстве еще месяц, то будет спасен окончательно.

– Спасен! – повторила Алоиза, подняв к небу глаза, точно благодаря бога.

– Спасенным можно его считать уже и теперь, только бы не было рецидива. Можете это передать той