супружества я осталась вдовой, и король на время траура поместил меня в монастырь Святых Дев. Благочестивая и спокойная жизнь в монастыре понравилась мне гораздо больше, чем все эти вечные придворные интриги и треволнения. Поэтому, когда траур кончился, я попросила у короля и добилась разрешения еще побыть в монастыре. Там меня, по крайней мере, любили, особенно сестра Моника, напоминавшая мне Алоизу. Впрочем, меня любили все сестры, а главное… главное, что я могла мечтать, Габриэль… Я была свободна. А о ком и о чем я могла еще мечтать, вы, конечно, догадываетесь…
Успокоенный и восхищенный, Габриэль ответил только страстным взглядом. По счастью, шла одна из интереснейших сцен комедии: фанфарон попал в комичное положение, Гизы и Монморанси блаженствовали. Поэтому-то в пустыне чета влюбленных не нашла бы более уединенного места, чем в этом зале.
– Прошло пять лет спокойной жизни, отданной надеждам, – рассказывала Диана. – Я испытала только один горестный удар – скончался Ангерран. Но другая беда не заставила себя долго ждать. Король опять призвал меня и сообщил, что я должна стать женой Франциска де Монморанси. Я противилась, Габриэль, я уже не была ребенком, не понимающим, что он творит. Я противилась. Но тогда отец взмолился и объяснил мне, какое значение имеет этот брак для блага государства. А вы, по-видимому, забыли меня… так говорил король, Габриэль. Да и где вы? Кто вы? Словом, король так настаивал, так умолял меня… Это было вчера… да, вчера… Я согласилась с ним, но с условием, чтобы, во-первых, моя казнь была отсрочена на три месяца, а во-вторых, чтобы я узнала, что с вами сталось.
– Словом, вы помолвлены? – побледнел Габриэль.
– Да, но я еще тогда не встретилась с вами и не знала, какое сладостное и мучительное чувство охватит меня при вашем нежданном появлении… Ах, я сразу почувствовала, что мое обещание, данное государю, превращается в пустой звук, что брак этот невозможен, что моя жизнь принадлежит только вам и что если вы еще любите меня, то я буду любить вас вечно… Согласитесь же: вы ни в чем не можете меня упрекнуть…
– О, вы ангел, Диана! И все, что я сделал, чтобы быть достойным вас, – ничто…
– Послушайте, Габриэль, теперь, когда судьба снова свела нас, взвесим, какие препятствия надо нам еще преодолеть. Король крайне честолюбив по отношению к своей дочери, а сватовство Монморанси, к несчастью, повысило его требовательность.
– На этот счет будьте спокойны, Диана. Мой род ничуть не ниже их рода, и он не впервые породнился бы с королевским домом.
– Правда? Габриэль, вы осчастливили меня! Я ведь по части геральдики полная невежда. Я не слыхала про род д’Эксмес. Там, в Вимутье, я называла вас Габриэлем и не искала более приятного имени! Только оно мне дорого, и если вы уверены, что короля удовлетворит ваше происхождение, то все прекрасно и я счастлива. Как бы вас ни звали – д’Эксмес, или Гиз, или Монморанси, – все в порядке… Только бы вы не оказались Монтгомери…
– А почему же мне нельзя называться Монтгомери? – ужаснулся Габриэль.
– Наши старые соседи Монтгомери, по-видимому, причинили королю какое-то зло, он на них очень сердит.
– Вот как? – воскликнул Габриэль, чувствуя, как у него сжимается сердце. – Но кто кому причинил зло – они королю или король им?
– Мой отец так добр, что не может быть несправедлив, Габриэль.
– Добр к своей дочери, это верно, но для врагов…
– …беспощаден, быть может, – ответила Диана. – Но какое нам дело до Монтгомери, Габриэль?
– А что, если я все же принадлежу к этому дому?
– О, не говорите этого, мой друг!
– Но все же… что бы вы сделали, будь это так?
– Будь это так, – сказала Диана, – я бросилась бы в ноги к обиженному, кто бы он ни был, и плакала бы и умоляла его до тех пор, пока ради меня отец не простил бы вас или пока вы не простили бы отца.
– И обиженный наверняка бы уступил вам, если бы, впрочем, тут не было пролитой крови, ибо только кровью смывается кровь…
– Ах, вы меня пугаете, Габриэль!.. Довольно меня испытывать. Ведь это было только испытание, правда?
– Да, Диана, простое испытание… Бог не допустит этого… – пробормотал он как бы про себя.
– Ведь не может же быть вражды между моим отцом и вами?
– Надеюсь, Диана, надеюсь… Я бы слишком страдал, причинив вам такую боль.
– В добрый час, Габриэль! И если вы на это надеетесь, – добавила она с милой улыбкой, – то и я надеюсь упросить отца отказаться от своего решения, равносильного моему смертному приговору. Такой могущественный государь, как он, сумеет возместить ущерб, который понесут господа Монморанси.
– Нет, Диана, всех его сокровищ и всей его власти мало, чтобы возместить им такую утрату.
– Не бойтесь, друг мой: Франциск де Монморанси смотрит на это, слава богу, иначе, нежели вы, и предпочтет вашей бедной Диане деревянную палку маршала. Я же, когда он согласится на эту славную замену, постепенно подготовлю короля… Я напомню ему о наших родственных узах с домом д’Эксмес, о ваших личных подвигах, Габриэль… – Она умолкла. – Боже, пьеса, кажется, идет к концу!
– Пять действий! До чего она коротка! – огорчился Габриэль. – Вы правы, вот и Эпилог, сейчас он изложит мораль комедии.
– Хорошо еще, что мы успели поговорить почти обо всем…
– Нет, я вам не сказал и тысячной доли…
– Да и я тоже, – ответила Диана, – благосклонность королевы…
– О, злая! – перебил ее Габриэль.
– Злая – это та, которая вам улыбалась, а не я, которая вас отчитывает, слышите? Больше не говорите с нею сегодня, друг мой, так я хочу!
– Вы хотите? Как вы добры! Я не буду с нею говорить… Но вот и пьесе конец! До свидания! Скажите мне на прощание хоть одно слово, чтобы оно подбодрило и утешило меня!
– До скорого свидания, Габриэль! Твоя навеки, мой муженек, – радостно шепнула Диана остолбеневшему Габриэлю.
И она исчезла в шумной, бурлящей толпе. Габриэль поспешил тоже уйти незаметно, чтобы, согласно обещанию, избежать встречи с королевой… Вышел он из Лувра в глубоком убеждении, что Антуан де Баиф великий человек и что никогда он еще не присутствовал на спектакле, который бы доставил ему такое громадное удовольствие.
В передней к нему подошел поджидавший его Мартен-Герр. Его новый костюм так и блистал.
– Ну что, видели герцогиню Ангулемскую, монсеньор? – спросил оруженосец своего господина, когда они вышли на улицу.
– Видел, – рассеянно ответил Габриэль.
– И что же, герцогиня Ангулемская все еще любит господина виконта? – продолжал Мартен-Герр, видя, что Габриэль в хорошем настроении.
– Бездельник! – крикнул Габриэль. – Кто это тебе сказал? С чего ты взял, что госпожа де Кастро любит меня или что я люблю госпожу де Кастро? Ни слова об этом, плут!
– Ладно, – пробормотал Мартен. – Монсеньора любят, иначе бы он тяжело вздохнул и не стал бы кричать на меня… Да и сам монсеньор влюблен, иначе заметил бы, что я в новом костюме!
– Что ты мне толкуешь про костюм?.. А ведь и вправду, на тебе его раньше не было.
– Не было, монсеньор, я купил его нынче вечером, чтобы оказать честь моему господину и его госпоже, да еще заплатил наличными.
– Хорошо, болтун, раз ты потратился на меня, я возмещу тебе этот расход.
– О, монсеньор, какое великодушие! Но монсеньор желает скрыть от меня свою тайну, а в то же время дает еще одно доказательство, что он любим и любит. Так легко опустошить кошелек может только влюбленный…
– Пусть так, но молчи наконец, Мартен.
– Предоставляю вас, монсеньор, вашим думам.
Габриэль и в самом деле так размечтался, что, вернувшись домой, почувствовал властную потребность поделиться с кем-нибудь своими мечтами и в тот же вечер написал Алоизе:
