задушевного друга.

Габриэль, словно изгнанник, возвратившийся из далеких странствий, принялся расспрашивать хирурга обо всех давным-давно известных новостях.

Так он узнал, например, что Мартен-Герр выздоровел и теперь находится, видимо, на пути в Париж, что герцог де Гиз и его армия стоят лагерем под Тионвиллем, что маршал де Терм отбыл в Дюнкерк, а Гаспар де Таванн овладел Гином и что у англичан не осталось ни одной пяди французской земли, как в том и поклялся Франциск Лотарингский…

Габриэль слушал внимательно, но новости эти не взволновали его.

– Благодарю вас, мэтр, – сказал он Амбруазу Парэ. – Мне приятно было узнать, что взятие Кале пошло на пользу Франции. Однако не только ради интереса к этим новостям явился я к вам, мэтр. Должен признаться: меня взбудоражил наш разговор в прошлом году, в маленьком домике на улице Святого Якова. Теперь мне хотелось бы побеседовать с вами о вопросах религии, которые вы постигли в совершенстве… Вы, вероятно, перешли уже на сторону Реформации?

– Да, виконт, – не колеблясь, ответил Амбруаз Парэ. – Кальвин благосклонно ответил мне на мое письмо и рассеял последние мои сомнения, последние колебания. Ныне я – один из самых ревностных среди посвященных.

– Тогда не угодно ли вам приобщить к вашему свету нового добровольца? Я говорю о себе. Не угодно ли вам укрепить мою зыбкую веру, подобно тому как вы укрепляете истерзанное тело?

– Мой долг – облегчать не только физические страдания человека, но и страдания его души. Я готов вам служить, господин д’Эксмес.

Больше двух часов длилась их беседа, во время которой Амбруаз Парэ был пылок и красноречив, а Габриэль – спокоен, печален и внимателен.

Потом Габриэль встал и, протягивая руку хирургу, сказал:

– Благодарю, наш разговор пойдет мне на пользу. Время, к сожалению, не такое, чтоб я мог открыто присоединиться к вам. Мне нужно подождать… Но благодаря вам, мэтр, я понял, что вы идете по верному пути, и отныне считайте, что я если не делом, то сердцем уже с вами. Прощайте, мэтр Амбруаз… Мы еще свидимся.

Габриэль молча распрощался с хирургом и ушел.

Через месяц, в самом начале мая 1558 года, впервые после своего таинственного исчезновения он появился в особняке на улице Садов Святого Павла.

Там было немало перемен. Две недели назад вернулся Мартен-Герр, а Жан Пекуа с Бабеттой жили там уже третий месяц. Но судьба, очевидно, не пожелала довести испытание преданности Жана до конца, и за несколько дней до возвращения Габриэля Бабетта разрешилась мертвым ребенком.

Бедная мать сильно убивалась, но в конце концов нежные утешения мужа и материнская забота Алоизы несколько смягчили ее горе.

Итак, однажды они сидели вчетвером за дружеской беседой, как вдруг дверь отворилась, и в комнату медленно и спокойно вошел хозяин дома, виконт д’Эксмес.

Они с радостными возгласами вскочили со своих мест и бросились к Габриэлю. Когда первые восторги утихли, Алоиза засыпала вопросами того, кого вслух называла «господин», а в сердце своем – «дитя мое». Где это он так долго пропадал? Что намерен делать сейчас? Останется ли наконец среди тех, кому так дорог? Но Габриэль грустно взглянул на нее и приложил палец к губам: значит, он не желает распространяться ни о прошлом, ни о будущем.

И чтобы избавиться от настойчивых расспросов, он сам стал расспрашивать Бабетту и Жана Пекуа: не нуждаются ли они в чем-нибудь, имеют ли они сведения о Пьере, оставшемся в Кале… Он посочувствовал горю Бабетты и постарался ее утешить, насколько можно утешить мать, потерявшую свое дитя.

Почти целый день провел Габриэль среди друзей и домочадцев, но хотя был он добр и любезен, по всему было видно, что пребывает он в мрачной меланхолии.

Мартен-Герр не спускал глаз со своего вернувшегося хозяина. Габриэль и с ним поговорил, но, к сожалению, ничем не напомнил о давнем обещании покарать преступника, некогда прикидывавшегося его оруженосцем. Мартен же настолько уважал Габриэля, что не смел первый заговорить с виконтом об этом.

Но вечером, уже собираясь уходить, Габриэль сам обратился к Мартен-Герру:

– Мартен, я не забыл о тебе. Я все время искал, допытывался и, кажется, нашел следы той правды, что тебя волнует.

– О, ваша светлость! – радостно пробормотал смутившийся оруженосец.

– Да, Мартен, – продолжал Габриэль, – я собрал нужные сведения и чувствую, что иду по верному пути. Но мне нужна твоя помощь, друг мой. На той неделе поезжай к себе на родину, но по дороге остановись в Лионе. Через месяц я с тобой там встречусь, и мы согласуем дальнейшие наши действия.

– Слушаюсь, ваша светлость, – отвечал Мартен-Герр. – Но неужели до той поры мы не увидимся?

– Нет, сейчас мне нужно побыть одному, – непреклонным тоном возразил Габриэль. – Я снова вас покину, и не надо меня удерживать, это меня только огорчит. Прощайте, друзья мои! Помни, Мартен, через месяц мы встречаемся в Лионе.

– Я буду вас там ждать, ваша светлость.

Габриэль тепло распрощался с Жаном Пекуа и его женой, крепко пожал руки Алоизе и, словно не замечая скорби своей старой кормилицы, ушел в ночь… И снова – беспокойные метания, снова – бродячая жизнь, на которую, казалось, он был обречен…

Миновало еще шесть недель, и вот мы уже у порога красивого домика в деревушке Артиг, что неподалеку от Риэ.

15 июля 1558 года…

На гладко выструганной деревянной скамейке сидел какой-то человек, проделавший, судя по его запыленной одежде, немалый путь. Он небрежно протягивал ноги, обутые в грязные башмаки, женщине, стоявшей перед ним на коленях и, видимо, собиравшейся их расшнуровать.

Человек недовольно хмурил брови, женщина улыбалась.

– Долго я буду ждать, Бертранда? – грубо спросил он. – Ты выводишь меня из терпения! До чего же ты неуклюжа!

– Вот и готово, Мартен, – кротко промолвила женщина.

– Что готово? Эх! – заворчал мужчина. – А где домашние туфли? Ну! Разве ты вовремя догадаешься их принести, дубина ты стоеросовая!.. А я сиди босой и жди!

Бертранда метнулась в дом и через секунду вернулась с туфлями.

Вы, конечно, узнали, с кем имеете дело. Да, это были все тот же подлец и негодяй Арно дю Тиль, укрывшийся под именем Мартен-Герра, и ныне укрощенная и удивительно смиренная Бертранда де Ролль.

– А где мой стакан меду? – пробурчал Арно.

– Все готово, – робко сказала Бертранда, – я сейчас принесу…

– Опять дожидаться! – нетерпеливо топнул он ногой. – Поторапливайся, а не то… – И он выразительным жестом завершил свою недосказанную мысль.

Бертранда исчезла и вернулась с молниеносной быстротой. Мартен взял из ее рук стакан меду и с явным удовольствием залпом выпил его.

– Здорово! – причмокнул он языком, как бы удостаивая благодарности жену.

– Бедный мой дружок, тебе жарко! – Бертранда осмелилась отереть платком лоб своего сурового муженька. – Надень шляпу, а то еще простудишься. Ты, наверно, устал?

Тот ответил ей тем же ворчанием: