«После того, что произошло, после того, как бедное дитя стало жертвой дурного обращения, что подумают люди?»

«Если люди узнают о причинах этого так называемого дурного обращения…»

«Так называемого?»

«Я понимаю, что говорю, господин аббат, и уверена, что вы тоже меня понимаете. Если бы люди узнали то, что знаю я, например…»

«Вы! — воскликнул священник. — Что же вам известно? Говорите!»

«Если бы люди узнали, господин аббат… Ах, послушайте, я предпочитаю ничего вам не говорить. Позвольте мне не разлучаться с Эдмеей — видите, я не называю ее больше госпожой де Монтиньи, чтобы вам было приятно, — позвольте мне не разлучаться с Эдмеей, и я ничего не скажу, все останется между нами».

«Нет уж, мадемуазель, — произнес священник, — напротив, вы будете говорить, и немедленно».

«Вы этого хотите, господин аббат?»

«Я так хочу!»

Зоя понизила голос:

«К примеру, если бы люди узнали, что накануне свадьбы Эдмеи вы не поленились приехать из Берне, чтобы самолично исповедать невесту?»

«Разве я не был раньше ее духовником? Как же я мог оставить свою воспитанницу одну в столь важный момент ее жизни?»

«Действительно, господин аббат, и люди только похвалят вас за такую преданность. И все же, вдруг все узнают, что вы потрудились приехать сюда из Берне лишь затем, чтобы рассказать своей воспитаннице о бесноватых монахинях из Лудёна?»

«Что вы такое говорите?»

«Лишь затем, чтобы запугать Эдмею, пригрозив, что она погубит свое тело в этом мире и свою душу на том свете, если станет женой человека, которого закон и Церковь должны были наутро объявить ее супругом!»

Священник сделал движение, как бы приказывая девушке жестом замолчать, и его бледные тонкие губы пробормотали какую-то угрозу, но Зоя твердо решила довести дело до конца. Поэтому она лишь отодвинулась от аббата и продолжала:

«Если люди узнают, что это вы достали из библиотеки книгу о лудёнских монахинях и подложили ее Эдмее с помощью моей матушки; если они узнают, что утром в день свадьбы Эдмея нашла под статуей Богоматери записку, которую вы написали и подбросили опять-таки благодаря моей матушке; если все узнают, что вечером Эдмея обнаружила на том же месте вторую вашу записку, доставленную по назначению моей матушкой и сохраненную мною; если, наконец, узнают, что в ту роковую брачную ночь вы прятались в этой самой комнате, дожидаясь, когда в результате ваших угроз случится беда, — неужели вы думаете, господин аббат, что люди не пожалеют бедную девочку, которую вы едва не свели с ума, не простят господина де Монтиньи и не осудят подлинного виновника?»

Священник встал. Его лицо стало мертвенно-бледным, губы были сжаты, а глаза метали молнии. Если бы аббат знал, что он останется безнаказанным, Зоя наверняка поплатилась бы за свою смелость жизнью — он задушил бы ее своими руками.

Сделав над собой неистовое усилие, священник снова опустился в кресло и пробормотал:

«Маленькая негодяйка!»

Но Зоя нисколько не испугалась.

«Предположим, — продолжала она, — что все то, о чем я вам рассказала, дойдет до сведения господина де Монтиньи, с вещественными доказательствами в придачу. Скажите-ка, неужели вы полагаете, что какой-нибудь суд отважится тогда вынести позорное решение о прекращении сожительства супругов, чего вы добиваетесь с позволения госпожи де Жювиньи?»

«Если ты сделаешь это, гадюка, Эдмея сойдет с ума, и ты повезешь ее не в монастырь урсулинок в Берне, а в дом Святого Спасителя в Кане».

«Именно это она мне и сказала, господин аббат, — поэтому я буду молчать».

«Ах!» — выдохнул священник.

«Но, как я уже сказала, при условии, что я не расстанусь с Эдмеей, что она уйдет в монастырь вместе со мной и мы будем жить там в одной комнате».

Аббат мрачно нахмурил брови, ненадолго задумался, вытер носовым платком свой вспотевший лоб и произнес с кажущимся спокойствием:

«Я хотел, чтобы вы были счастливы, но вы отказались. Если ваша матушка согласится отпустить вас с Эдмеей, я не возражаю. А теперь — ступайте».

Зоя поклонилась, быстро спустилась вниз, обняла свою мать, заверив ее, что помирилась с аббатом Мореном, и бегом вернулась ко мне со словами:

«Завтра мы едем в Берне».

«Вместе?»

«Вместе».

«В таком случае, займись сборами, — сказала я, — я сейчас настолько слаба душой и телом, что не способна ни думать, ни что-нибудь делать».

При этом я обхватила голову руками, опасаясь, что разум меня покинет.

В самом деле, за несколько дней в моей прежде спокойной жизни произошло столько всяких событий, что не раз я чувствовала себя на грани помешательства и даже была готова закричать: «Я схожу с ума!»

Потом Зоя нередко говорила, что не открыла мне всей правды и не привела господина де Монтиньи к моей постели лишь из опасения, что в моем сознании может рухнуть хрупкая перегородка, за которой таится безумие.

Итак, она этого не сделала — неисповедимы пути Господни. Мы отправились в Берне, как было решено, и моя милая Жозефина, всецело находившаяся под влиянием аббата Морена, отпустила Зою в монастырь без возражений. У меня не было вестей от господина де Монтиньи до тех пор, пока суд не вынес решение о нашем раздельном жительстве. Тогда я получила в Берне письмо, в котором он сообщал, что уезжает за границу.

За три недели пребывания в Берне я обрела душевный покой, и мало-помалу Зоя, не терявшая надежды вновь соединить меня с господином де Монтиньи, с которым нас разлучило роковое вмешательство моего злого гения, хотя в глубине души я высоко ценила достоинства моего мужа, сумела уговорить меня с ним встретиться, но тут неожиданно пришло письмо, уже известное вам.

В этом послании чувствовались такая печаль, такое благородство и такое самоотречение, что, читая его, я разрыдалась.

Зоя наблюдала за мной со стороны.

«Ты любишь его?» — обрадованно спросила она.

Я не ответила.

«Ты любишь его?» — повторила девушка.

«Мне жаль его», — наконец сказала я.

Зоя бросилась ко мне в объятия, расцеловала меня и выбежала из нашей кельи со словами:

«Я скоро вернусь».

Я продолжала плакать, и слезы приносили мне облегчение — я и не ожидала, что они способны подействовать столь благотворно.

Прошел час, прошло два часа, а Зоя, к моему удивлению, все не возвращалась.

Настало время обеда; монастырская привратница, занимавшаяся нашим хозяйством, накрыла на стол и спросила меня, следует ли ей положить два прибора или я собираюсь обедать одна.

Я не понимала, что могло задержать Зою, — с тех пор, как мы приехали в Берне, она не покидала меня ни на миг.

Аббат Морен дважды навещал меня, и всякий раз Зоя стояла рядом, опираясь на спинку моего кресла; казалось, она не замечала странного взгляда, которым испепелял ее священник.

За несколько дней до этого моя молочная сестра зачем-то распорядилась, чтобы к нашей двери