— Я ограничусь тем, что буду действовать в интересах Франции.

— Ну, генерал, его высочество смотрел вперед и на тот случай, если вы решитесь, собственноручно написал бумагу, в которой содержатся гораздо более выгодные предложения, чем условия, которые вы могли бы поставить.

Пишегрю, как всякий уроженец Франш-Конте, был заядлым курильщиком и, завершая разговор с Фош- Борелем, принялся набивать свою трубку; это важное дело было окончено, когда Фош-Борель показал ему бумагу, в которой содержались предложения принца де Конде.

— Однако, — улыбнулся Пишегрю, — я, кажется, дал вам понять, что, если я и решусь, это случится не раньше, чем через два-три года.

— Хорошо! Но ничто не мешает вам ознакомиться с этой бумагой сейчас, — возразил Фош-Борель.

— Хорошо! — сказал Пишегрю, — когда мы до этого доживем, придет время этим заняться.

И, даже не взглянув на бумагу, он поднес ее к печке; она загорелась. Затем он прикурил от нее и не выпускал бумагу из рук до тех пор, пока пламя полностью не уничтожило ее.

Фош-Борель, решив сначала, что это шутка, попытался удержать руку Пишегрю.

Но затем он понял, что это обдуманный поступок, и не стал ему препятствовать, невольно сняв шляпу.

В это же время стук копыт лошади, галопом въезжавшей во двор, привлек внимание обоих мужчин.

Вернулся Макдональд; его лошадь была в мыле: значит, он привез важное известие.

Пишегрю, закрывший дверь на засов, живо подбежал к двери и отпер ее. Он не хотел, чтобы его застали взаперти наедине с лжекоммивояжером, подлинная миссия и настоящее имя которого могли открыться позже.

Почти тотчас же дверь распахнулась и появился Макдональд— Его румяные от природы щеки, разгоряченные ветром и мелким дождем, были еще более красными, чем обычно.

— Генерал, — сказал он, — авангард Мозельской армии вступил в Пфафенхоффен; за ним следует вся армия, и я опередил генерала Гоша и его штаб всего на несколько секунд.

— Ах! — воскликнул Пишегрю, не скрывая своей радости, — вы, Макдональд, принесли мне добрую весть; я говорил, что через неделю мы отвоюем виссамбурские линии, но я ошибался: с таким генералом, как Гош, с такими воинами, как солдаты Мозельской армии, мы отвоюем их через четыре дня.

Не успел он договорить, как штаб Гоша, состоявший из молодых офицеров, можно сказать, ворвался в мощенный камнем двор, который заполнили лошади и люди с плюмажами и развевающимися шарфами.

Старая мэрия содрогнулась до самого основания от этого шествия; казалось, что волны жизни, молодости, смелости, патриотизма и чести хлынули в ее стены.

В мгновение ока все всадники спешились и сбросили свои плащи.

— Генерал, — сказал Фош-Борель, — мне кажется, что мне лучше удалиться.

— Напротив, оставайтесь, — сказал Пишегрю, — вы сможете передать принцу де Конде, что девиз генералов Республики — это действительно Братство!

Пишегрю встал напротив двери, встречая того, кого правительство направило к нему в качестве главнокомандующего. Немного позади него держались Фош-Борель — по левую руку и полковник Макдональд — справа.

Было слышно, как толпа молодых офицеров поднимается по лестнице с радостным смехом, свидетельствующим о хорошем настроении и беспечности; но в тот момент, когда Гош, возглавлявший шествие, вышел вперед и все заметили Пишегрю, воцарилась тишина. Гош снял шляпу, и все, обнажив головы, вошли вслед за ним и встали в комнате, образовав круг.

Гош приблизился к Пишегрю и, низко поклонившись ему, сказал:

— Генерал, Конвент допустил ошибку: он назначил меня, двадцатипятилетнего солдата, главнокомандующим Рейнской и Мозельской армиями, забыв о том, что во главе Рейнской армии стоит один из величайших военачальников нашего времени; я исправлю эту ошибку, генерал, и перейду под ваше командование с просьбой обучить меня тяжкому и трудному военному ремеслу. Я обладаю интуицией, у вас есть знание; мне — двадцать пять лет, вам — тридцать три года: вы Мильтиад, я же — от силы Фемистокл; лавры, устилающие ваше ложе, не дают мне уснуть, и я прошу вас поделиться со мной частью этого ложа.

Затем, обернувшись к своим офицерам, которые стояли склонив головы и держа шляпы в руках, он сказал:

— Граждане, вот наш главнокомандующий; во имя блага Республики и славы Франции я прошу вас и, если нужно, приказываю вам подчиняться ему так же, как я сам буду ему подчиняться.

Пишегрю слушал его с улыбкой. Гош продолжал:

— Я пришел не за тем, чтобы лишить вас почетного права отвоевать виссамбурские линии: это дело, которое вы столь славно начали вчера; ваш план, должно быть, уже готов, и я приму его, будучи счастлив служить в этом славном бою вашим адъютантом.

Затем он простер руку к Пишегрю и сказал:

— Я клянусь подчиняться во всех военных делах моему старшему брату и учителю, моему кумиру, прославленному генералу Пишегрю. Теперь ваша очередь, граждане!

Все офицеры штаба Гоша простерли руки единым движением и дружно принесли присягу.

— Вашу руку, генерал, — сказал Гош.

— Дайте мне обнять вас, — отвечал Пишегрю.

Гош бросился в объятия Пишегрю, и тот прижал его к груди.

Затем он обернулся к Фош-Борелю, продолжая обнимать своего молодого собрата, и сказал:

— Расскажи принцу о том, что ты видел, гражданин, и передай ему, что мы начнем наступление завтра в семь утра; соотечественники должны быть честными по отношению друг к другу.

Фош-Борель поклонился.

— Последний из ваших соотечественников, гражданин, — сказал он, — умер вместе с Тразеей, чей девиз вы только что упомянули; вы подобны героям Древнего Рима.

С этими словами он вышел.

В тот же день, около четырех часов пополудни, два генерала склонились над большой военной картой департамента Нижний Рейн.

Шарль, писавший в нескольких шагах от них, был в чудесном фраке национального синего цвета с лазурными воротом и обшлагами, в красной шапочке секретаря штаба — все это он нашел в свертке, упомянутом генералом.

Генералы только что решили, что на следующий день, 21 декабря, будет предпринят поход, во время которого войска опишут дугу, отделяющую Дауэндорф от высот Рейсгоффена, Фрошвейлера и Вёрта, где укрылись пруссаки; когда будут взяты эти высоты и прервана связь с Виссамбуром, отрезанный от всех Агно будет вынужден сдаться. -,, К тому же армия выступит в три колонны; две из них должны будут атаковать с фронта; третья пройдет через лес и, соединившись с артиллерией, ударит пруссакам во фланг.

По мере того как принимались эти решения, Шарль их записывал, а Пишегрю ставил под ними свою подпись; затем пригласили командиров воинских частей, ждавших в соседней комнате; вскоре каждый командир отправился в свой полк и приготовился выполнять полученный приказ.

Между тем Гошу сообщили, что батальон арьергарда, не найдя для себя места в селении, отказался ночевать в поле и в нем назревал мятеж. Гош осведомился о номере батальона; ему ответили, что это третий.

— Хорошо, — сказал Гош, — передайте от моего имени третьему батальону, что ему не будет предоставлена честь сражаться в первых рядах.

И он продолжал невозмутимо отдавать приказы.

Четверть часа спустя четыре солдата непокорного батальона явились от имени своих товарищей просить у генерала прощения и умолять его разрешить мятежному батальону, собиравшемуся разбить лагерь в указанном месте, первым выступить навстречу неприятелю.

— Первым не получится, — сказал Пишегрю, — я обещал вознаградить эндрский батальон, и он пойдет впереди, третий батальон пойдет вторым.

Когда последние распоряжения были разосланы, под окном генерала послышались звуки шарманки,