Доехав до ньюстедской заставы, миссис Байрон притворилась, что не знает, где она находится и кому принадлежит эта земля; особа, которой она адресовала свой вопрос, была женщина, собиравшая дорожную пошлину у этой заставы.
(Женщины уже нет в живых, но застава все еще существует; около нее я остановился и вышел из кареты.)
– Эта земля, – пояснила женщина, – принадлежала старому лорду Байрону, умершему несколько месяцев тому назад.
– А кто же наследник старого лорда? – спросила миссис Байрон.
– Говорят, – ответила сборщица пошлины, – это мальчик лет девяти-десяти, живущий в Абердине.
Быть может, полная гордости мать продолжила бы расспросы, но славная Мак-Грей больше не могла сдерживаться.
– Ну так, – воскликнула она, указывая на Байрона, – вот он, этот маленький мальчик, и да благословит его Бог!
Я рассказывал в своих «Мемуарах», как, будучи двадцатилетним юношей, которого привела в отчаяние весть о смерти великого поэта, я, весь в слезах, вошел в канцелярию герцога Орлеанского,[800] держа в руке траурную газету, и крикнул: «Байрон умер!» – голосом не менее мрачным, нежели был голос Боссюэ, когда он кричал:
– Мадам умирает, Мадам умерла![801]
Мог ли кто-нибудь сказать мне тогда, что через двадцать пять лет мне доведется посетить могилу того, чью смерть я тогда оплакивал?!
Поэтому, повторяю, вид Ньюстедского аббатства произвел на меня глубокое впечатление, настолько глубокое, что, вместо того чтобы самому описать увиденное, я предпочту воспроизвести то, что увидел сам поэт.
Итак, глазам читателя предстанет не что иное, как Ньюстедское аббатство Байрона, описанное им самим в «Дон Жуане».[802]
Смотрите же, перед вами Ньюстед:
55…фамильное аббатство,В котором архитектор проявилГотической фантазии богатство:Старинный монастырь построен былТрудами католического братстваИ был, как все аббатства тех времен,Большим холмом от ветра защищен.56Пред ним цвела счастливая долина,Друидов дуб зеленый холм венчал,Как смелый Карактакус,[803] он вершинуОт громовой стрелы оборонял.Порою эту скромную картинуОлень ветвисторогий оживлял,Когда он стадо вел испить водицыК потоку, щебетавшему как птицы.57Питаемое медленной рекой,Внизу лежало озеро большое,Как неба безмятежного покой,Прозрачное и чисто-голубое.К нему спускались шумною толпойГустые рощи, шелестя листвою,И в камышах, у мирных берегов,Гнездились утки, выводя птенцов.58А дальше – речка прыгала с обрыва,Густую пену кольцами крутя,Потом бежала тихо, но игриво,Как резвое, веселое дитя.Ее излучин светлые извивы,То прячась в тень, то весело блестя,Казались то прозрачно- голубыми,То синими, как небеса над ними.59Но монастырь был сильно поврежден:От гордого старинного строенья,Свидетеля готических времен,Остались только стены, к сожаленью.Густым плющом увит и оплетен,Сей мрачный свод, как темное виденье,Напоминал о бурях прошлых днейНепримиримой строгостью своей.60В глубокой нише были, по преданью,Двенадцать католических святых,Но в грозную эпоху состязаньяКромвеля с Карлом [804] выломали их.Погибло в те года без покаяньяНемало кавалеров молодыхЗа короля,[805] что, не умея править,Свой трон упорно не желал оставить.61Но, случая игрою спасена,Мария-дева с сыном в темной нишеСтояла, величава и скромна,Всех разрушений, всех раздоров выше,И вещего покоя тишинаКазалась там таинственней и тише;Реликвии святыни каждый разРождают в нас молитвенный экстаз.62Огромное разбитое окно,Как черная пробоина, зияло;Когда-то всеми красками оно,Как оперенье ангелов, сиялоОт разноцветных стекол.Но давно Его былая слава миновала;Лишь ветер да сова крылами бьетЕго тяжелый темный переплет.63Но в голубом тумане ночи лунной,Когда глядит и дышит тишина,Какой-то стон, какой-то отзвук струнныйРождает эта хмурая стена;Как ропот отдаленного буруна,Как воздуха нездешнего волна,Как эхо величавого хорала,Она звучит печально и устало.64Иные говорят, что этот стон,Как некий дух, возник из разрушенья.Так на рассвете каменный Мемнон[806] Звучит навстречу солнца появленьюВ Египте. Над стеной витает он,Печальный и прозрачный, как виденье.Мне довелось не раз его слыхать,Но я его не в силах разгадать.65Фонтан, из серых глыб сооруженный,Был масками украшен всех сортов.Какие-то святые и драконыВыбрасывали воду изо ртов,И струи пенились неугомонно,Дробясь на сотни мелких пузырьков,Которые бесследно исчезали,Как радости земные и печали.66Монастыря старинного следыХранило это древнее строенье:Там были келий строгие ряды,Часовня – всей округи украшенье;Но в годы фанатической враждыЗдесь были перестройки, измененьяПо прихоти баронов. Уж давноПодверглось реставрации оно.67Роскошное убранство анфилад,Картинных галерей, большого залаСмешеньем стилей ослепляло взглядИ знатоков немного возмущало;Как прихотливый сказочный наряд,Оно сердца наивные прельщало.Когда величье поражает нас,Правдоподобья уж не ищет глаз.68Стальных баронов весело сменялиРяды вельмож атласно-золотых,И леди Мэри чопорно взиралиНа светлокудрых правнучек своих,А дальше томной фацией блистали»В уборах прихотливо- дорогихКрасавицы, которых Питер Лили[807]Изобразил в довольно легком стиле.69Там были судьи с пасмурным челом,В богатстве горностаевых уборов,Карающие словом, и жезлом,И холодом неумолимых взоров;Там хмурились в багете золотомСановники с осанкой прокуроров,Палаты Звездной сумрачный[808] конклав,Не признающий вольностей и прав.70Там были генералы тех веков,Когда свинца железо не боялось;Там пышностью высоких париковМальбрука поколенье красовалось;[809]Щиты, ключи, жезлы, ряды штыковСверкали там, и скакуны, казалось,Военной возбужденные трубой,Скребя копытом, порывались в бой.71Но не одни фамильные титаныСвоей красою утомляли взоры:Там были Карло Дольчи,[810] Тицианы,И дикие виденья Сальваторе,[811]Танцующие мальчики Альбано,[812]Берне голубоватые просторы,[813] 
