– Галл, скажи Аникету, что я желаю говорить с ним. Галл и Ацеррония вышли.

– Праведные боги! Маяк погас словно по волшебству… Актея, Актея, тут, видно, затевается какая-то гнусность. О!

Меня предупреждали, чтоб я не ездила в Бавлы, но я, безумная, ничего не хотела слышать!.. Ну, что там, Галл?

– Аникет не может явиться по твоему приказанию: он занят, распоряжается спуском шлюпок на воду.

– Хорошо, тогда я сама к нему пойду… Ах! Что это за шум наверху? Клянусь Юпитером! Мы погибли, корабль наскочил на риф!

И правда: едва Агриппина произнесла эти слова и бросилась в объятия Актеи, как потолок над ними обрушился с ужасающим грохотом. Обе женщины подумали, что им пришел конец. Но по странной случайности деревянный навес над ложем Агриппины был так надежно закреплен в переборках, что смог выдержать рухнувший потолок, в то время как молодой римлянин, стоявший у двери, был раздавлен обломками. А Агриппина и Актея остались целы и невредимы в некоем подобии угла, образовавшемся под навесом. В это мгновение на корабле раздались отчаянные крики. Где-то внизу, в чреве корабля, послышался глухой шум, и обе женщины почувствовали, как пол под ними содрогается и уходит из-под ног. От днища судна отошло сразу несколько досок, и вода, заполнившая подводную часть, уже плескалась у двери. Агриппина мгновенно поняла все. Смерть подстерегала ее, затаившись одновременно над головой и под ногами. Она огляделась: потолок рушился, вода подступала все ближе, но окно, сквозь которое она видела, как погас Мизенский маяк, оставалось открытым. Это был единственный путь к спасению. Быстрым, повелительным движением она приложила палец к губам, приказывая Актее молчать, ибо речь шла о жизни и смерти, затем увлекла девушку к окну, и они, не оглядываясь назад, не колеблясь, не мешкая, обнялись и вместе выбросились наружу. И тогда им показалось, что какая-то адская сила затягивает их в бездонные морские глубины. Корабль, погружаясь в воду, стремительно вращался, и обе женщины, захваченные водоворотом, все ниже опускались в образовавшуюся воронку. Так продолжалось несколько секунд, показавшихся им вечностью. Потом увлекавшее их движение стало ослабевать. Они почувствовали, что их уже не тянет вниз, а выталкивает наверх, и наконец, полуживые, они очутились на поверхности воды. И в это мгновение, словно сквозь пелену, они увидели, как возле шлюпок показалась еще чья-то голова. И будто во сне услышали чей-то голос: «Я Агриппина, я мать Цезаря, спасите меня!» Актея тоже хотела было позвать на помощь, но вдруг почувствовала, что Агриппина тащит ее под воду, и голос ее сорвался, издав лишь невнятный звук. Когда они вынырнули, то были уже далеко, и со шлюпок их почти уже не было видно. Но Агриппина, обернувшись и продолжая рассекать воду одной рукой, другой молча показала Актее на весло, которое поднялось и с силой опустилось на голову безрассудной Ацерронии, воображавшей, будто она спасется, если крикнет убийцам Агриппины, что она мать Цезаря.

Беглянки в молчании рассекали воду, направляясь к берегу. А в это время Аникет, считая свою кровавую задачу выполненной, плыл на лодке в Бавлы, где его ждал император. Небо было по-прежнему чистым; на море вновь воцарился покой. Однако расстояние от того места, где Агриппина и Актея бросились в воду, до земли, что они стремились достичь, было весьма велико, и, проплыв больше получаса, они оставались еще в полумиле от берега. В довершение несчастья Агриппина, прыгая с корабля, поранила плечо. Она чувствовала, что правая рука у нее немеет: избежав одной опасности, она подверглась другой, еще более грозной и неотвратимой. Актея вскоре заметила, что Агриппине трудно плыть, и, хотя с уст ее не слетело ни единой жалобы, по ее стесненному дыханию Актея поняла, что она нуждается в помощи. Тогда девушка быстро подплыла к Агриппине с правой стороны, положила ее руку к себе на шею, чтобы та могла на нее опираться, и продолжала плыть, поддерживая изнемогавшую Агриппину, тщетно умолявшую девушку бросить ее и спасаться одной.

Между тем Нерон вернулся в Бавлийский дворец. Он снова занял свое место за столом, покинутым им ненадолго, и призвал новых гетер, велел привести новых фигляров, приказал, чтобы пир продолжался. Принесли лиру, и он стал петь об осаде Трои. Однако время от времени он вздрагивал, словно ледяной ток пробегал у него по жилам, а на лбу выступал холодный пот; ему то казалось, что он слышит предсмертный крик матери, то мерещилось, будто гений смерти, пролетая в нагретом, благоухающем воздухе пиршественного зала, задевает его крылом. Наконец, после двух часов этого лихорадочного бодрствования, в триклиний вошел раб, приблизился к Нерону и сказал ему на ухо какое-то слово, которое никто не мог услышать, но которое заставило его побледнеть. Он уронил лиру, сорвал с головы венок и бросился вон из пиршественного зала, никому не объяснив причины этого внезапного испуга и предоставив пирующим самим решать, продолжать ли им застолье или же разойтись. Однако волнение императора было слишком заметным, а его уход слишком поспешным, чтобы придворные не догадались, что произошло какое-то несчастье. Поэтому каждый поторопился последовать примеру своего господина, и несколько минут спустя этот зал, недавно столь многолюдный, столь шумный и столь оживленный, стал пуст и безмолвен, как разграбленная могила. Нерон удалился в свои покои и послал за Аникетом. Тот, высадившись на берег, сразу же доложил императору об исполнении приказа, а император, уверенный в преданности этого человека, нисколько не усомнился в правдивости его рассказа. Поэтому Аникет, войдя к Нерону, был весьма удивлен, когда тот бросился на него с криком:

– Что ты мне рассказываешь, будто она умерла? Вон там дожидается посланный, которого она отправила ко мне!

– Ну, значит, этот посланный прибыл из ада, – ответил Аникет, – потому что я своими глазами видел, как обрушился потолок и как корабль пошел ко дну, своими ушами слышал голос, кричавший: «Я Агриппина, я мать Цезаря!» – и видел, как поднялось и опустилось весло, размозжившее голову той, что так неосторожно звала на помощь!..

– Ну так знай: ты ошибся, погибла Ацеррония, а моя мать спаслась.

– Кто утверждает это?

– Вольноотпущенник Агерин.

– Ты виделся с ним?

– Нет еще.

– Что предпримет божественный император?

– Могу я положиться на тебя?

– Моя жизнь принадлежит Цезарю.

– Хорошо, тогда спрячься в соседней комнате. Когда я позову на помощь, ты выбежишь оттуда, арестуешь Агерина и скажешь, что видел, как он поднял на меня оружие.

– Твои желания для меня закон, – с поклоном ответил Аникет и скрылся за дверью.