– Агриппина![174] – воскликнула Актея, вскакивая с ложа и бросаясь на колени. – Агриппина, дочь Германика! Сестра, вдова и мать императоров! Агриппина – и она стоит здесь передо мной, бедной гречанкой! Скажи, чего ты хочешь? Говори, приказывай, я все исполню. Нет, не все: если ты прикажешь не любить его, это будет мне не по силам. Потому что, несмотря на все, что ты мне рассказала, я люблю его по-прежнему. Но в этом случае, раз я не смогу повиноваться тебе, то смогу, по крайней мере, умереть.

– Напротив, дитя мое, – возразила Агриппина, – продолжай любить Цезаря той же преданной, безграничной любовью, какой любишь Луция, ибо на эту любовь вся моя надежда, ведь только непорочность одной женщины может противостоять развращенности другой.

– Другой! – в ужасе вскричала Актея. – Значит, Цезарь любит другую?

– А ты не знала этого, дитя мое?

– Ах! Откуда мне знать?.. Я последовала за Луцием, так зачем мне было спрашивать о Цезаре? Что за дело мне было до императора! Я любила простого певца, я вручила ему мою жизнь, думая, что он может вручить мне свою!.. Но кто же эта женщина?

– Дочь, отрекшаяся от отца, жена, предавшая мужа! Женщина роковой красоты, которой боги дали все, кроме сердца, – Сабина Поппея.[175]

– О да, да! Я слышала, как люди называли это имя. Я слышала, как рассказывают эту историю, когда еще не знала, что сама стану ее участницей. Однажды мой отец, думая, что я вышла из комнаты, тихонько рассказал об этом другому старику, и оба они залились краской! Верно ли, что эта женщина покинула своего мужа Криспина и ушла к любовнику Отону?..?[176] Верно ли, что этот ее любовник во время ужина продал ее Цезарю за должность наместника в Лузитании[177].

– Верно! Верно! – воскликнула Агриппина.

– И он ее любит! Он ее все еще любит! – горестно прошептала Актея.

– Да, – ответила Агриппина, и в голосе у нее послышалась ненависть, – да, он все еще любит ее, любит по-прежнему, и за этим кроется какая-то тайна, какое-то приворотное зелье, какой-то проклятый гиппоман,[178] вроде того, которым Цезония опоила Калигулу!..

– Праведные боги! – воскликнула Актея. – Как я наказана, как я несчастна!..

– Ты не так несчастна и не так наказана, как я, – заметила Агриппина, – ведь ты вольна была не выбирать его своим возлюбленным, а мне боги дали его в сыновья. Ну, понимаешь ли ты теперь, что тебе надо делать?

– Удалиться от него, никогда больше его не видеть.

– Нет, дитя мое, ни в коем случае. Говорят, он любит тебя.

– Так говорят? Но правда ли это? Ты в это веришь?

– Да.

– О! Будь благословенна!

– Так вот: нужно, чтобы эта любовь обрела волю, обрела цель, обрела результат; нужно удалить от него это адское отродье, что губит его, – и ты спасешь Рим, спасешь императора и, быть может, меня.

– Тебя? Неужели ты думаешь, что Нерон посмел бы…

– Нерон смеет все!..

– Но я не способна осуществить этот план!

– Ты, быть может, единственная женщина, которая достаточно чиста, чтобы осуществить его.

– О нет! Нет! Лучше мне уехать! Лучше никогда больше не видеть его!

– Божественный император зовет к себе Актею, – негромко произнес молодой раб, открыв дверь и став на пороге.

– Спор! – удивленно воскликнула Актея.

– Спор! – пробормотала Агриппина, покрывая голову столой.

– Цезарь ждет, – добавил раб после недолгого молчания.

– Что ж, иди! – сказала Агриппина.

– Я иду с тобой, – сказала Актея рабу.

Взяв покрывало и плащ, Актея пошла за Спором. Покружив какое-то время в закоулках дома, который его новая обитательница еще не успела осмотреть, они очутились у двери. Спор открыл дверь золотым ключом, тут же передав его юной гречанке, чтобы она смогла вернуться одна, и они вышли в сад Золотого дворца.

Актея подумала, что находится за городом – настолько широкий и великолепный вид открылся перед нею. За деревьями она увидела водоем размером с целое озеро. А на другом берегу озера, над густолиственными деревьями, в синей дали, посеребренной лунным светом, виднелась колоннада дворца. Воздух был чистым; ни единое облачко не пятнало ясную синеву неба; озеро казалось огромным зеркалом; последние звуки, поднимавшиеся над засыпающим Римом, гасли в пространстве. Спор и юная гречанка, одетые в белое и молча идущие по этому чудесному саду, казались двумя тенями, блуждающими в Елисейских полях. По берегам озера и по широким лужайкам на опушках рощ, словно в безлюдных просторах Африки, пробегали стада диких газелей; на искусственных руинах, напоминавших им руины их древнего отечества, стояли большие белые птицы с крыльями цвета пламени,[179] важные, неподвижные, словно часовые, и, как настоящие часовые, через равные промежутки времени издавали хриплый монотонный крик. Когда раб и девушка очутились на берегу озера, Спор сел в лодку и дал знак Актее следовать за ним. Он поднял маленький пурпурный парус, и они словно по волшебству заскользили по воде, на поверхности которой посверкивали золотой чешуей самые редкостные рыбы