Он снова глянул наверх. Ярмила смотрела на него из окна, не отводя взгляда. Ему показалось, что еще один локон выбился из ее прически и танцует на сквозняке. Андрей нервно сглотнул, но сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди, а кровь пульсировала в самых кончиках пальцев, когда он бежал вверх по лестнице.
Живя на улице, Андрей привык, что за все надо платить – королю нищих, чтобы тот разрешил ему войти в свою банду и не настучал на него властям. В качестве оплаты он должен был сдавать королю абсолютно все, что ему удавалось раздобыть, после чего мог получить назад примерно половину, чтобы не умереть с голоду. Он также должен был платить Другим детям улицы, чтобы они приняли его в свою среду; здесь оплата также состояла в определенной доли выпрошенных им денег, не менее ростовщической, чем у короля нищих.
С годами изменился как вид долга, так и способ оплаты. Король стал довольствоваться половиной выручки, с тех пор как Андрей показал себя достойным членом общества нищих; однако среди его товарищей выстроилась целая иерархия. Были места, где попрошайничество окупало себя, и другие, на которых приходилось еще и подворовывать, чтобы набрать необходимую сумму. Старшие и более сильные мальчики обладали правом выбора места, но были готовы передать право пользования им младшим членам «крысиной стаи» на полдня – за соответствующее вознаграждение. Однажды старший подросток запихнул Андрея в какой-то темный промежуток между домами и там, в вонючей темноте, стал его странно и омерзительно трогать; после того как он выполнил указание, произнесенное шепотом его товарищем, и тоже потрогал и погладил его; после того как его грубо развернули, прижали лицом к стене и спустили ему штаны до колен; после того как ему между ног всунули что-то твердое и горячее и его неожиданно пронзила боль, когда это твердое и горячее тело попыталось проникнуть в него; после того как на него внезапно брызнула густая и теплая жидкость и навалилось стонущее, жарко дышащее тяжелое тело – после всего этого и после того, как насильник ушел, он свернулся в клубок на грязной, в помоях, земле и заплакал, не находя в себе сил использовать хотя бы минуту так дорого купленного времени. Однако голод вскоре одержал верх над воспоминаниями об этой мерзости, и он, сцепив зубы, потащил себя на отведенное ему рабочее место, где ему удалось выпросить самую большую сумму за всю его предыдущую жизнь.
После этого случая он лишь один раз попытался покинуть положенное ему по чину место: разыскивая одного из старших мальчиков, он попал в другой переулок и пошел на звуки, доносившиеся из той части, где узкая улочка делала поворот. За отхожим местом, из нижнего отверстия которого свисало подсохшее дерьмо, переулок расширялся, и Андрей увидел нужного ему мальчика. Штанины его брюк болтались вокруг его щиколоток, он стоял на коленях на грязном полу и держал во рту член какого-то мужчины. Мужчина запустил руку в волосы мальчика и точно так же стонал и жарко дышал, как пару месяцев тому назад стонали и дышали Андрею в ухо. У мальчика из глаз бежали слезы, и он пытался не задохнуться. Ни мужчина, ни мальчик Андрея не заметили, и он неслышно пошел прочь. Он узнал мужчину – это был один из «членов совета крыс», заведовавший сбором милостыни.
Еще некоторое время спустя у Андрея появились другие долговые обязательства – перед толстой вдовой, получавшей от Совета деньги за то, что в холодное время года она давала приют осиротевшим детям и подросткам. Плата выдавалась либо напрямую вдове, либо украдкой проскальзывающим к ней в темноте мужчинам и опять-таки состояла из юных душ. Эта схема и привела Андрея к Джованни Ското, которому, однако, от Андрея требовалось не тело, а подчинение, и к кайзеру Рудольфу, за чью протекцию он расплачивался единственным своим ценным воспоминанием.
Все это пронеслось в его голове в одно мгновение, когда он, спотыкаясь, пересекал зал на верхнем этаже дома Ярмилы, а она, перехватив на полпути, обнимала его. Затем она так пылко поцеловала его, что у него перехватило дыхание, а вместе с ним ушли воспоминания обо всех омерзительных «выплатах», которые он осуществлял, стоя в дерьме на узкой зловонной улочке или лежа в мокрой от пота постели обрюзгшей одышливой старой женщины, и он ощутил искру жизни, показавшую ему, что и тела стремятся соединиться, когда две души находят друг друга.
Андрей и Ярмила, тесно обнявшись, добрались до ее спальни и упали в мягкую теплую могилу из перьев и ароматного белья.
Лихорадка от прикосновения другого, желанного тела еще усиливалась оттого, что тело это почти не прощупывалось сквозь панцирь испанского платья… Вкус языка и губ партнера и запах его дыхания, которое ты с ним разделяешь… Шорох огромного количества шелка, которого хватило бы, чтобы одеть несколько горничных… Попытка под парчой и сильно накрахмаленным льном, за решеткой из китового уса и железных прутьев нащупать округлости человеческого тела, стонущего и путающегося в них… Две руки, дергающие за шнуровку, пуговицы, крючки и ленты, которым помогают две другие руки, из-за чего все эти попытки оканчиваются ничем, пугливо касающиеся друг друга, так что все четверо танцуют подобно мотылькам, хлопающим крылышками в брачном танце… скрещиваются, и отпускают друг друга, и ласкают, и будто бы обмениваются яркими искрами… Шепот, стоны, раздающиеся на фоне всхлипов партнера, перемежающихся треском и сопротивлением скелета кринолина…
– Здесь, вот здесь… нет, потяни тут… целуй меня, ну же, целуй… нет, дай я покажу, как надо тянуть…
– Ярка, о Ярка, ты такая красивая, ты такая… я думал… ах, какая ты красивая…
– Поцелуй же меня!
Несколько пуговиц поддаются, трещит шов…
Плотная шнуровка корсета неожиданно распустилась. Ярмила вздохнула, и треугольное отверстие в платье, идущее от воротника до талии, разошлось в стороны. Девушка сорвала с плеч воротник; еще несколько пуговиц отскочило, целая пригоршня их с шумом полетела в стену. Ее пальцы залетали над лентами, держащими нижнее платье, и Андрей, водивший дрожащими руками по ее телу и ничего не соображавший от страсти, способной растопить камни, неожиданно увидел белую кожу в том месте, где начиналась складка между двумя безжалостно сжатыми грудями. Ярмила рванула с себя и верхнее, и нижнее платье, и Андрей увидел красные следы на ее теле, две груди, буквально вывалившиеся из разорванного одеяния, почти до крови растертые соски. Он прижался лицом к ее груди, стал жарко целовать пораненную кожу, ощутил соленый вкус ее пота, провел языком по изгибам ее влажного тела, наткнулся на твердый бугорок, зажал его между зубами и услышал, как она протяжно вздохнула. Его руки скользнули в разорванный вырез декольте, провели по блестящей от влаги коже, сомкнулись вокруг белых холмов ее грудей и стали надавливать, гладить, мять, ласкать, воспламеняться…
Никто никогда не показывал ему, что и как надо делать, чтобы удовлетворить женщину. Никто никогда не говорил ему, какие существуют возможности получить удовольствие самому. Была в его жизни старая вдова, предпочитавшая резкие и сильные удары, единственным удовольствием которой была мысль о том, что над ней трудится почти ребенок, к тому же испытывающий к ней отвращение; намного позже были публичные девки, предпочитавшие сильные и резкие удары по совершенно другой причине, проявлявшие наибольшую нежность тем, что опускали руку вниз и сжимали ее, когда оплаченное время истекало, а любовник никак не мог кончить. После почти удавшегося изнасилования в переулке он никогда больше не подчинялся мужчинам, даже тем, кто оказался бы добр к нему.
Андрей был слепым, глухим и хромым, проникавшим в новый мир, о котором не имел ни малейшего представления, и то, что он делал, либо нашептывал ему великий бог любви, либо подсказывали движения Ярмилы. Недоверчивость, свойственная его существу, молчала: он позволил себе раствориться в Ярмиле. Осторожность, позволившая ему в течение последних двадцати лет выживать в водоеме с акулами, уснула – он отдал себя Ярмиле. Голос, никогда не замолкавший и беспрестанно шептавший ему, с тех пор как он сел напротив нее у камина, стал почти неслышным и, казалось, спрашивал: «Что это значит?»
Он смутно чувствовал пот, катившийся по его телу, а когда она сорвала с его плеч рубашку и стала порывисто гладить его по спине, он беспомощно задергался. Ее ногти стали нежно царапать его кожу, и он застонал.
Она забилась и завертелась под ним. Эти нервные движения наполовину сняли с нее корсет. Она окончательно вылезла из него и обхватила Андрея руками; он прижал к себе ее обнаженное тело и тяжело задышал; от прикосновения кожи двух тел внутри у него взорвались тысячи звезд; ее соски были двумя твердыми точками, которые он четко различал на фоне нежных грудей, когда она двигалась под ним. Ее кринолин сбился вокруг тела – крепость из прессованного войлока и конского волоса, система барьеров из накрахмаленного полотна. Он попытался отодвинуть ее от себя на расстояние вытянутой руки, чтобы снова
