– Когда-то это должно было случиться, – сказал отец Ксавье. – Неосторожность – это проклятие.

– Меня они в любом случае не заметили, отец, – гордо заявил юноша.

Он бежал вверх за доминиканцем, который, казалось, достаточно медленно поднимается по лестнице. На втором этаже мальчик обнаружил, что у него появилась одышка.

– Ты слышал, что он сказал часовым и Киприану Хлеслю?

– Не все, отец. Я затерялся среди людей у огня, там было трудно подслушивать. Но я также видел то, что видел он, – черных монахов.

– Киприан и Андрей начали преследование?

– Кажется, да.

– И Иоланта мертва?

– Понятия не имею, отец. Они сказали, ни на чем другом я не должен… э-э-э… конц… кронцен…

– Концентрироваться. Ну ладно.

Отец Ксавье принялся открывать одну из двух перегородок. Юноша почувствовал запах птичьего помета. Доминиканцу пришлось нырнуть рукой глубоко в чулан, откуда он вытащил горсть серых перьев. Юноша зачарованно наблюдал, как отец Ксавье сел за маленький стол, открыл футлярчик, прикрепленный к лапке голубя, и вложил туда послание, которое он, очевидно, подготовил заранее. Когда он открыл деревянную перегородку и в помещение ворвался свежий воздух, из-за другой перегородки послышалось возбужденное воркование и звук семенящих голубиных лапок.

– Вот эти здесь связывают меня с Римом, – сказал доминиканец и указал кивком головы на закрытый чулан. Он поднес голубя, которого держал в руке, к отверстию и выпустил его. Голубь взлетел с обычным чахоточным воркованием. – Эти здесь – нет.

Юноше показалось, что на лице монаха он различил пренебрежительную улыбку, но потом худое лицо стало таким же бесстрастным, как и всегда. Вместе они спустились вниз в небольшую келью, где отец Ксавье начал упаковывать свою Библию и письменные принадлежности в узел.

– Вообще-то, – сказал отец Ксавье, – я должен был бы отослать одного из тех голубей, которые связывают меня с Римом. Само собой разумеется, с другим посланием, не тем, которое я отправил сейчас. Но у меня такое чувство, что пришел тот момент, когда я должен освободиться. Ты это понимаешь?

– Не-а, – произнес юноша, который почувствовал, что это правильный ответ, даже если бы он был ложью.

Отец Ксавье кивнул и завязал свой узел.

– Куда вы идете, отец?

– Началась охота, мой мальчик. Я следую ее зову.

Он бросил на стол монету немалого достоинства. Юноша широко открыл глаза, потом быстро схватил ее.

– Иди своим путем. Хорошо, что у меня появился новый шпион вместо старого.

– Правильный выбор, отец, – сказал юноша, напустив на себя важный вид. – На меня можно положиться.

– Это всегда выгодно, когда на моих помощников можно положиться, – произнес отец Ксавье и впервые улыбнулся мальчику.

Пока он смотрел, как проникает двусмысленность его слов в сознание юноши и постепенно гаснет его ухмылка, напоминающая волчий оскал, доминиканец вспомнил о том, как судьба свела его со вторым шпионом. Юноша выследил его в заброшенном переулке и предложил ему свою старшую сестру; когда отец Ксавье отказался – свою младшую сестру; когда и это предложение осталось без внимания – себя самого, все в течение нескольких секунд, причем с его худого детского лица не сходила уверенная усмешка. Пребывая под впечатлением от такой беззастенчивой изворотливости, отец Ксавье нашел для него другую службу.

Мальчик сглотнул.

– Покорнейше благодарю за все, ваше преподобие, – проговорил он.

Отец Ксавье покинул свое убежище, даже ни разу не обернувшись. Дрожащий юноша остался в келье. Его вспугнуло хлопанье крыльев у оконного проема. Приземлился голубь. На ноге у него был маленький футляр. Мальчик заморгал и выбежал наружу, в переулок. Отца Ксавье нигде не было видно.

– Ты отправился назад в ад? – прошептал юноша.

У него промелькнула мысль, не должен ли он возвратиться и забрать голубя. Птица могла стать неплохим обедом для него. Но он знал, что у него не было на это сил, не было с тех пор, как он увидел прощальную улыбку отца Ксавье. У него же есть монета! Он осторожно покосился на свою ладонь, как будто зажатая в ней монета могла превратиться в ничего не стоящий кружок, но она лежала здесь, блестящая, тяжелая, и обещала многое. Он побежал, но уже после нескольких шагов не удержался и подпрыгнул, осознав, что еще жив.

Павел открыл глаза. Ему снилось, что он спускается по какой-то лестнице. Лестница выглядела, как та, что вела к тайнику с библией дьявола под монастырем в Браунау. Но все эти несколько шагов кто-то стоял в стороне и безмолвно и пристально смотрел на него. Одной из них была Агнесс Вигант, юная девушка, которую он предал огню несколько часов назад в Праге; а совсем внизу, уже почти в тени, стояла еще одна женщина. Он не знал ее имени и не узнал бы его никогда. Он помог появиться на свет ребенку, которого родило ее умирающее тело. Так круг замкнулся. Он вспомнил, что во сне подумал: «С этого все началось?» Сон рассеялся, но вопрос остался, как неприятный привкус во рту. Было ли это началом? Поступок, который выглядел как акт милосердия, привел к тому, что сейчас он лежал и умирал на обочине дороги где-то на востоке Праги? И с тех пор и до сегодняшнего дня совершил несколько убийств? Павла охватил ужас. «С каждым шагом нашей жизни мы вступаем на путь, конца которого не можем предвидеть», – подумал он.

Как долго он был без сознания? Прищурив глаза, Павел посмотрел на небо, и ему показалось, что на востоке заметно легкое мерцание рассвета. Шел моросящий дождь. Как долго? Достаточно долго для того, чтобы Бука ушел дальше и бросил его на произвол судьбы. Великан только выполнил просьбу Павла.

С усилием воли, стоившим ему огромного напряжения, Павел выбросил из головы свой сон и вспомнил о мгновениях, предшествовавших обмороку. Он попросил Буку оставить его, говоря, что не в состоянии продвигаться быстрее и только задерживает Буку. С другой стороны, аббат Мартин должен знать, что они выполнили свою миссию.

Павел со стоном повернулся и попытался в облаках на западе увидеть отблеск огня, зажженного им. Он ничего не видел, даже светлого пятна, которое могло бы быть отражением пламени в горящей Праге. Кто знал, как далеко они зашли в те первые, наполненные паникой часы?

Бука выполнил просьбу Павла, и он не мог за это обижаться на товарища. Хотя он и не рассказал Буке об опрокинутом светильнике, казалось, что этот великан точно знал, какой ад они оставили за собой. Это должно было заставить его бояться своего товарища. Павел попросил его идти дальше одного и оставить его умирать здесь, и Бука повиновался – это была первая просьба за много дней, которую он выполнил с легким сердцем.

Когда мысли Павла зашли так далеко, он почувствовал боль. Ее вызвали не синяки, ушибленные ребра и остальные повреждения – она пришла из глубин его души. Он был почти поражен тем, какое огромное место в его сердце занимала дружба с Букой. Он никогда не осознавал ее величия.