увидав входящую в эту ложу нашу апеннинскую незнакомку, в сопровождении старика с седой бородой, который почтительно занял место позади нее. Был ли это ее отец или ее муж? — не знаю. Молодой австрийский офицер, сидевший рядом с нами, навел на нее лорнет и сказал нам:

«Вот Дама в черной перчатке».

«Вы ее знаете?» — спросил я его с волнением.

«Черт возьми! — ответил он нам. — Весь Милан вот уже две недели интересуется ею».

«Она француженка, не правда ли?»

«Никто не знает, кто она… Эта женщина — неразрешимая загадка».

«Значит, она никого не принимает?»

«Никого. Она живет в отеле, порога которого никто еще не переступил».

В ту минуту, как молодой человек говорил это, Дама в черной перчатке навела лорнет на нашу ложу и заметила нас. Альберт и я раскланялись с нею. В ответ она сделала легкое движение головой, затем мы увидали, как она наклонилась к старику и сказала ему несколько слов на ухо.

Старик встал, предложил ей руку, и они вышли из ложи.

«А я узнаю, кто она», — сказал мне Альберт.

На другой день он действительно отправился искать отель, где остановилась таинственная иностранка, чтобы оставить там свою карточку. Но отель был пуст. Дама в черной перчатке уехала в ночь после спектакля со своим спутником.

С этого дня я понял, что без ума люблю эту женщину, и признался в своей любви Альберту.

«Хорошо же, — сказал он мне. — Мы ее отыщем, хотя бы нам пришлось для этого обшарить и перевернуть весь свет».

— И вы ее нашли? — спросил Мориц Стефан.

— Да, в Вене, три месяца спустя. Она жила очень уединенно, как нам передали, в красивом доме, в предместье. Альберт сделал ей визит один. Дама в черной перчатке вежливо приняла его, удивилась его посещению и сказала, что никогда не встречала нас. На другой день она покинула Вену точно так же, как и Милан. Решительно, она нас избегала…

Арман с трудом выговорил последние слова. Он окончательно опьянел.

— Пить! — сказал он заплетающимся языком. — Дайте мне пить!

— Нет, нет! — остановила его Фульмен. — Расскажите нам третью встречу.

— Разве была еще третья встреча? — спросила Нини Помпадур.

— Да, — пробормотал Арман и свалился под стол мертвецки пьяный.

— Продолжение в следующем номере! — прошептал Мориц Стефан, который не забыл еще своей профессии фельетониста.

— Аминь! — сказала Нини Помпадур.

— Ну! — вскричал голландский банкир, по-видимому, только что проснувшийся. — Знаете ли вы, что все, что нам рассказал этот мальчик, чистая бессмыслица?

— Это и мое мнение, — сказала Мальвина.

— Очень досадно, что он пьян, — прибавил Мориц Стефан. — Фульмен слишком поторопилась напоить его.

— Но иначе он не стал бы рассказывать! — заметила Фульмен. — А мне хотелось бы послушать продолжение этой истории.

В эту минуту встал один из гостей, молчавший и внимательно слушавший до тех пор, и сказал:

— Я могу рассказать вам, что было дальше.

— Вы?

— Да, я.

— Вы знаете Даму в черной перчатке?

— Я встретил ее в Петербурге.

— Когда?

— Полгода назад.

— Значит, вы знаете, как ее зовут?

— Никто на свете не знает этого. Но только я узнал несколько более, чем наш друг Арман.

— А! Что же такое вы узнали?

— Я узнал, — начал свой рассказ новый повествователь медленно и серьезно, так что все присутствовавшие вздрогнули, — что сердце этой женщины, избегающей света и старающейся, чтобы он не знал, откуда она приезжает и куда едет, смертельно поражено.

Слова эти были сказаны с таким убеждением, что среди всех этих молодых безумцев и грешниц не было заметно и намека на смех, и в столовой воцарилось тяжелое молчание.

Казалось, будто Дама в черной перчатке появилась на пороге с холодной улыбкой на губах.

В это время часы пробили четыре.

— Дети мои, — сказал голландский банкир, — спокойной ночи, я поеду спать.

— И мы также, — ответили гости хором.

— Я прикажу перенести бедного Армана в свою карету, — прибавил банкир.

— Нет! — возразила Фульмен.

Она сняла с себя кашемировую шаль и набросила ее на спавшего молодого человека, уложив его предварительно на диван.

— Я хочу, — сказал она с улыбкой, — узнать продолжение этой истории и решительно отказываюсь выйти за лорда Г.

— Гм! — пробормотала Нини Помпадур. — Даму в черной печатке ждет несчастье: Фульмен объявила себя ее соперницей.

— Может быть… — произнесла последняя, причем на алых губках ее появилась загадочная улыбка, и она гордо откинула назад свою красивую головку. — С сегодняшнего дня Арман принадлежит мне!

В тот самый вечер и почти в то же время, когда Фульмен принимала своих друзей в маленьком отеле на улице Марбеф, человек, тщательно прятавший свое лицо в меховой воротник, быстро шел по улице Сены со стороны набережной, которая ведет к Люксембургу. Человек этот был в преклонных годах, о чем можно было судить по его седым волосам и морщинам на лбу; на нем была надета шапка с меховыми наушниками, какие носят крестьяне в Северной Германии. Но походка у него была легка, как у молодого человека, а глаза его блестели, точно ему было всего только двадцать лет.

Человек этот вошел на улицу Турнон, прошел мимо дворца и, направившись вдоль улицы Вожирар, достиг площади Св. Михаила; там он остановился перед дверью старого, покрывшегося мхом дома, который, несмотря на ветхость, сохранил, однако, аристократический вид.

Старик поднял засов у ворот, половинки которых, судя по покрытым ржавчиной крюкам и замкам, вероятно, давно уже не открывались. Засов издал глухой звук, который отдался во внутренних покоях протяжным и печальным эхом. Почти в это же самое время на втором этаже открылось окно, блеснул свет, и дрожащий, слабый женский голос спросил что-то по-немецки. Старик поднял голову и ответил на этом же языке. Потом он начал ждать.

Через две минуты калитка в воротах открылась, и на пороге показалась женщина, красная юбка, черные волосы и зеленый бархатный с медными застежками корсаж которой свидетельствовали о ее баварском происхождении.

— Войдите, — обратилась она к нему по-немецки, — госпожа ждет вас с нетерпением.

Старик вошел и последовал за служанкой-немкой. Последняя же, снова тщательно заперев дверь на засов, вошла в большую темную переднюю, в глубине которой находилась лестница с железными балясинами и со стертыми каменными ступеньками, по которой старик начал подниматься вслед за служанкой. Баварка, дойдя до первого этажа, остановилась перед двустворчатой дверью, находившейся справа от лестницы. Старинное жилище, торжественное и в то же время мрачное, где гулко и монотонно раздавались шаги, широкая лестница, которую не могла осветить единственная свеча, которую несла служанка, — все щемило сердце и вселяло в душу печальные мысли. Маленьким ключом баварка открыла дверь и ввела прибывшего в одну из тех громадных зал, роскошно убранных во вкусе прошлого века, какие уцелели только в некоторых кварталах предместья Сен-Жермен.

Она поставила свечу на камин, указала старику на стул и сказала: