– Младшим горничным не разрешается трогать такие дорогие вещи в Мандерли. И вообще в будуаре до сих пор еще не была разбита ни одна вещь. Когда была жива первая миссис де Винтер, мы часто убирали будуар вместе с ней.

– Ну, все, – нетерпеливо сказал Максим. – Ничего не поделаешь, миссис Дэнверс.

И она вышла из комнаты, а Максим вернулся к своим газетам.

– Мне очень совестно, Максим, – сказала я. – Это случилось тогда, когда я хотела поставить свои книги на полку.

– Мое дорогое дитя, какое это имеет значение?

– Мне следовало бы быть более осторожной. Миссис Дэнверс страшно обозлится на меня.

– Из-за чего она может злиться? Насколько мне известно, китайский фарфор принадлежит не ей.

– Но она так гордится всеми этими безделушками, и так любит их. И до сих пор еще никто ничего не разбил.

– Лучше, что это сделала ты, чем если бы это случилось со злополучным Робертом.

– А я была бы рада, если бы виноват был Роберт! Мне миссис Дэнверс этого никогда не простит.

– Да будь она проклята, миссис Дэнверс! Она же не всемогущий Господь! Я тебя совершенно не понимаю, когда ты говоришь, что боишься ее. И ты так странно ведешь себя. Представь себе, что, разбив статуэтку, ты бы позвала миссис Дэнверс и сказала ей просто: «Уберите осколки». А вместо этого ты собираешь и прячешь осколки, как будто ты младшая горничная, а не хозяйка этого дома!

– Я действительно похожа на младшую горничную. Поэтому мне так хорошо с Клариссой. Мы с ней на дружеской ноге. Ты знаешь, я недавно навестила ее мать и спросила: довольна ли Кларисса своей работой? «О да, мадам, Кларисса говорит, что совсем не чувствует себя в подчинении, а живет как будто бы в своем кругу».

– Я понимаю мать Клариссы и ее насквозь пропахший луком капустный домик. У нее было девять человек детей моложе одиннадцати лет, она сама обрабатывала огород, босиком, с надетым на голову чулком. Каким образом Кларисса выглядит так мило и опрятно, я просто не понимаю, – сказал Максим.

– О, она воспитывалась в другом доме, у тетки. Должна тебе сознаться, что ее мать, хоть и простая женщина, но мне легче находиться в ее обществе, чем в обществе жены епископа, где я всегда чувствую себя не в своей тарелке.

– Конечно, если ты поехала с визитом в этой старой юбке, то это вполне естественно.

– Нет на мне было выходное платье, но я не люблю людей, которые судят о других по их нарядам.

– Не думаю, чтобы жена епископа обращала хоть какое-нибудь внимание на наряды, но если ты сидишь на самом кончике стула и открываешь рот только для того чтобы сказать «да» или «нет», как это было в последний раз, когда мы с тобой вместе ездили с визитом, то понятно, что всем тяжко и неловко…

– Да, я очень застенчива и ничего не могу с этим поделать.

– Понимаю, тебе трудно, но необходимо постараться преодолеть это смущение.

– Ты несправедлив ко мне. Я стараюсь изо всех сил, изо дня в день. Ты просто не понимаешь того, что я выросла в другом окружении и никогда не вела светского образа жизни. Не думаешь ли ты, что все эти визиты доставляют мне удовольствие?

– Ничего не поделаешь. Здесь принято вести себя именно так, как бы это ни было скучно, – ответил Максим.

– Дело совсем не в скуке, а в том, что люди рассматривают меня, как призовую корову.

– Кто именно?

– Все.

– Какая тебе, в сущности, разница? Это придает какой-то интерес их жизни.

– Почему я должна быть для них постоянным объектом критики?

– Потому что ты хозяйка Мандерли, а испокон века у всех здешних обитателей жизнь в нашем поместье вызывала жгучий интерес.

– Я у всех, как сучок в глазу. Думаю, что ты женился на мне из-за того, что я глупа, неопытна и не могу им предоставить никакого материала для сплетен.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он отбросил свои газеты и уставился на меня мрачными, злыми глазами. В голосе звучали незнакомые мне металлические нотки.

– Почему ты глядишь так строго?

– Какие сплетни о Мандерли ты слышала? Кто говорил с тобой об этом?

– Никто ничего мне не говорил. Я просто злюсь из-за того, что мне нужно ездить с визитами и служить вечным объектом критики.

– То, что ты сказала, не слишком приятно слышать.

– Это было гадко с моей стороны. Извини меня, Максим.

Он стоял, покачиваясь на каблуках, держа руки в карманах, и улыбался горькой улыбкой.

– Я думаю о том, – сказал он, – что я поступил очень эгоистично, женившись на тебе.

– Почему ты так думаешь?

– Между нами слишком большая разница в возрасте. Тебе следовало немного подождать и выйти замуж за своего ровесника. Человек, который прожил большую часть своей жизни, не может быть тебе товарищем.

– Это просто смешно, – возразил я. – Возраст не играет никакой роли в супружестве. И, конечно, мы подходим друг другу как товарищи.

– В самом деле?

Я подошла к нему и обняла.

– Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете. Ты для меня отец, брат, сын – в одном лице.

– Во всем виноват я, – захватил тебя нахрапом и не дал тебе возможности обдумать свой поступок, – сказал Максим.

– А я не собиралась его обдумывать, так как у меня не было никакого выбора, как ты понимаешь, Максим. Если человек любит, то…

– Счастлива ли ты здесь? – спросил он, глядя в сторону. – Я иногда сомневаюсь в этом. Ты побледнела и похудела здесь.

– Конечно, счастлива. Я люблю Мандерли, его сады и леса, и не буду больше возражать против гостей. Я согласна каждый день ездить с визитами, если ты этого хочешь. Я никогда не раскаивалась в том, что вышла замуж за тебя.

Он обнял меня и поцеловал в макушку.

– Бедная овечка, – сказал он. – Ты не слишком весела со мной, боюсь, что со мной вообще не просто ладить.

– О нет, Максим, с тобой очень легко ладить. Я всегда боялась замужества: мне казалось, что муж непременно будет пьянствовать, ругаться, будет крайне неприятен и, может быть, еще будет издавать дурной запах. Все это к тебе никак не относится.

– О боже! Надеюсь, что нет, – и он улыбнулся.

Я обрадовалась этой улыбке, взяла его руку и поцеловала ее.

– Смешно, будто мы не товарищи. Мы очень хорошие товарищи и оба, безусловно, счастливы. Ты говоришь так, словно наш брак неудачен, тогда как на самом деле он очень удачен.

– Если ты это говоришь, то уже хорошо.

– Да, но ты согласен со мной, не правда ли? Мы оба счастливы, очень счастливы, а если для тебя это иначе, то я предпочту уехать от тебя, чем огорчать тебя. Почему ты не отвечаешь мне?

– Как я могу тебе ответить, когда я и сам этого не знаю. Если ты говоришь, что мы оба счастливы, давай на этом остановимся и будем считать, что это так.

Он взял мою голову в руки и снова поцеловал меня.

– Боюсь, что ты разочаровался во мне, – сказал я. – Я неловка, застенчива, лишена элегантности, и ты считаешь, что я никак не подхожу к Мандерли.

– Не болтай глупостей: я никогда этого не говорил. Ну, а твою застенчивость ты со временем преодолеешь. Я тебе говорил уже это.