– Иди сюда и попрощайся с Гарольдом. Завтра он уезжает в Лондон.

Мальчик перелез через подоконник. Одиннадцатилетний Джон Стивенс был не по возрасту высок и не всегда знал, что делать со своими длинными ногами. У него были голубые, как у отца, глаза, волосы падали на лицо.

– Жаль, что вы уезжаете, – отрывисто проговорил он.

– Мне тоже жаль, Джон, но так уж вышло, и жалобами не поможешь.

Мальчик кивнул.

– Думаете вернуться?

– Собираюсь. Мне было бы совсем скверно, если бы я думал, что больше никогда вас не увижу, всю нашу семью, Плин… и все остальное.

– Конечно, вернется, и Вилли тоже вернется. Через пару лет ты сколотишь состояние и обоснуешься здесь в тишине и покое. – Фред весело рассмеялся. – А Вилли ради собственного удовольствия будет приводить сюда какой-нибудь огромный океанский лайнер. Кстати, Гарольд, как у него с этим радиоделом?

– Отлично, кузен Фред, похоже, он очень увлечен. Правда, я в этом ничего не понимаю.

– Да и я не больше твоего, но говорят, это будет чертовски полезно. Ну что ж, до свидания, мой мальчик, желаю удачи. Мы в Плине тебя не забудем. Не тяни с возвращением, и не дай Лондону себя испортить. Передай от меня привет матери.

– До свидания, кузен Фред, и огромное спасибо за все, что вы для нас сделали. Ни Вилли, ни я этого никогда не забудем… До свидания, Джон, как-нибудь увидимся, верно?

– Конечно.

Гарольд пересек двор и вышел за ворота фермы. Юный Джон, нахмурясь, смотрел ему вслед.

– О чем задумался, сын? – спросил Фред.

– Он не вернется, – медленно проговорил мальчик.

– Что значит «не вернется»? Конечно, вернется. Застрянет в Лондоне года на два, а потом вернется домой, в Плин.

– Нет, – возразил Джон. – Наверное, я сказал глупость, но мои предчувствия обычно сбываются. Помнишь, что я тебе говорил про дядю Кристофера? Ты тогда посмеялся, но я словно знал наперед.

– Послушай, сын, ты становишься сущим пророком, вечно накликаешь всякие беды. Выкинь этот вздор из головы, неужели ты не понимаешь, что это просто глупо? Нам с мамой не по душе твои нездоровые фантазии. Понял?

– Понял.

Мальчик, насвистывая, выбежал из дома и перепрыгнул через низкий забор. Затем вынул из кармана рогатку, прицелился в фазана, который пролетал над жнивьем, и, промахнувшись, зашагал через поле к вершине холма, откуда открывался вид на гавань и Полмирскую заводь. Внизу, слева от него, сквозь ветви деревьев виднелся разбитый корпус «Джанет Кумбе», справа – окутанная вечерним туманом колокольня Лэнокской церкви.

Засунув руки в карманы и полузакрыв глаза, Джон Стивенс, прищурившись, смотрел на раскинувшуюся перед ним картину.

«Не могу я отогнать чувства, которые вдруг приходят ко мне, – думал он. – Я знаю, что больше никогда не увижу Гарольда и Вилли, и что корабль в заводи не развалится, пока с него не снимут носовое украшение. Отец и мама мне не верят, но когда-нибудь они поймут».

С поля до него долетели крики подростков, он помахал им рукой, рассмеялся и, забыв о своих мыслях, побежал вниз.

Гарольд собирал чемодан. Закрыв его, он выпрямился, вздохнул и посмотрел из окна на гавань.

«Я вернусь, – прошептал он. – Через год-другой Лондон маме надоест, и все мы снова будем жить здесь, Вилли, Джени и я. Это земля моего отца, моего деда и прадеда. Мы тоже принадлежим ей, нас так же не отнять у нее, как Вилии не отнять у моря. Мы вернемся к тебе, Плин, вернемся через год или два».

В мыслях он уже строил планы будущей счастливой жизни, длинной череды лет покоя и исполнения желаний; но то были не более чем мечты. «Через год-другой», – сказал он.

Стояла осень 1912 года…

Дженифер постепенно привыкла к Лондону, к жизни в бабушкином пансионе. Ей даже стало казаться, будто она всегда смотрела на бесконечные черепичные крыши и печные трубы. Под окном ее спальни громыхали омнибусы, издалека долетали свистки поездов и шум транспорта, движущегося к центру города.

Берта Кумбе без труда вернулась к привычному, знакомому с детства укладу жизни.

Ей невольно вспоминались первые годы замужества, когда она вместе с Кристофером жила от щедрот миссис Паркинс, вспоминалось, каким тихим и робким он был, сознавая свою слабость и неспособность содержать жену и сыновей. Ее мать, пребывая в полном неведении того, как изменили зятя Плин и тяжелая работа, помнила его именно таким, и Берта со временем тоже стала видеть его в прежнем свете, она даже была склонна разделить мнение миссис Паркинс, согласно которому прожить с ним столько лет могла только святая. Она еще плакала над его фотографиями, но в разговоре называла его «бедным Кристофером» и при упоминании его имени укачала головой.

Приехав в Лондон, Гарольд прожил в пансионе не больше месяца, после чего, не желая подчиняться правилам и распорядку, соблюдения которых неукоснительно требовала бабушка, переселился в меблированные комнаты, расположенные поблизости.