– Это, конечно, не мое дело, но из того, что я здесь наблюдал, я бы сказал, что контракт едва ли компенсирует твоему звездному дизайнеру все осложнения.

Элис задумалась. Кристофер Форбс пишет статью об империи Джексона Сторма. Может быть, он о чем-нибудь проведал?

– А почему ты решил, что Жиль подумывает об уходе?

Он вновь пожал плечами.

– Есть кое-какие слухи, но Париж полон слухов. В мире мод сплетни – обычное дело. – Он разглядывал Элис, пока та занималась своей нехитрой работой. – Денежные инвестиции «Паллиадис-Посейдон» дают возможность этим носатым типам вмешиваться в местные дела. Сократес Паллиадис не вкладывает деньги в то, что не может контролировать.

Элис не вполне поняла, что он имеет в виду.

– Джексон Сторм могуществен. Продукция «Сторм-Кинг» известна по всему миру.

– Паллиадис круче.

Элис избегала его взгляда. Форбс страшно напугал ее несколько дней назад, когда заявил, что знает, кто она такая. Однако последующие слова немного успокоили ее: «Ты та, кто не позволит вертеть собой даже такому, как Николас Паллиадис».

Ей бы перестать тревожиться, но она никак не могла отделаться от чувства, что он что-то недоговаривает. Не было ли его двусмысленное замечание своеобразным тестом? Может, он просто хотел понаблюдать за ее реакцией?

С той самой снежной ночи на авеню Фош, когда Форбс подвез ее, Элис испытывала к нему доверие. Он являлся человеком, на которого, она знала, можно было положиться. Они оба принадлежали к одному кругу людей, Элис была уверена в этом. Интересно, каково это – быть любовницей Кристофера Форбса? Ей было очень любопытно. Стали бы они заниматься любовью также, как это было с Николасом Паллиадисом?

Элис отвернулась, чувствуя, что ее лицо заливается краской.

Казалось, Кристофер ничего не заметил. Он держал в руках коробку, которую она заполняла материалами.

– Чувствую себя дураком, что снова завел разговор на эту тему. Принимая во внимание то, чем обернулось мое приглашение на ленч.

Элис знала, что он собирается сказать. Она также понимала, что это может сильно осложнить ситуацию, но тем не менее импульсивно откликнулась:

– Хорошо!

– Хорошо? Вот так сразу? Еще до того, как я успел спросить?

– Ну, – сказала она, испытывая некоторую неловкость, – мне бы хотелось пообедать в Латинском квартале рядом с университетом. Ты ведь приглашаешь меня, правда?

– Ты лишила себя развлечений. А у меня призвание развлекать тебя, – медленно произнес он. – Похоже, ты в этом здорово нуждаешься.

– О да! – Глаза Элис вспыхнули.

С Кристофером Форбсом она чувствовала себя легко и непринужденно, чего никогда не испытывала с Николасом Паллиадисом. Но на полпути к мусорному баку она остановилась, держа в руках мешок с обрезками. Она вдруг поняла, что не может выйти через парадную дверь на улицу Бенедиктинцев: последние два вечера там, поджидая ее, стоял лимузин Николаса Паллиадиса.

Кристофер заметил, как изменилось выражение ее лица.

– Не волнуйся, – улыбнулся он, надевая пальто. – Мы выйдем во дворик и нырнем в соседнее здание. А оттуда – на рю Камбон.

Элис с благодарностью посмотрела на него и повернулась к выключателю, чтобы погасить свет. В наступившей темноте зазвонил телефон, висевший рядом на стене. Элис вздрогнула от неожиданности: линия только что была проведена, и она никак не ожидала, что кто-то знает ее новый номер.

Снимая телефонную трубку, она попыталась унять вдруг вспыхнувшую тревогу.

– Кэтрин, – прозвучал знакомый голос в телефонной трубке. Но теперь в нем не было привычной угрозы, ничего, кроме усталой озабоченности. – Тебе нужно немедленно вернуться. Мы знаем о Николасе Паллиадисе. То, что ты делаешь, очень опасно.

В полночь сильный ветер с моря пронесся над сухими холодными равнинами Северной Франции. Он налетел на Париж, грохоча ставнями Монмартра и кружась, как ночной демон, затем ринулся под гору к авеню Осман и площади Опера. В своей квартире на рю де Прованс Жиль услышал холодные завывания ветра, заворочался во сне в поисках тепла и уюта и прильнул к нежно округлому животу своей беременной жены.

Через мгновение Жиль пробудился, почувствовав, что что-то неладно.

Лизиан не спала. Она лежала, вглядываясь в темноту, ее бледные щеки обрамляли длинные пряди шелковистых темных волос.

«О Боже, – подумал Жиль, приподнимаясь на локте, чтобы взглянуть на нее, – пожалуйста, только не дай этому начаться заново».

Последние две недели его прекрасная жена втайне испытывала страхи, что ребенок, которого она вынашивает, страдает синдромом Дауна. Странная идея – ведь в свои тридцать два года Лизиан вряд ли входила в группу риска. Однако никакие медицинские обследования не могли разубедить ее. Лизиан желала пройти особый тест, и когда доктор отказался его проводить, она восприняла это как свидетельство того, что что-то все же не в порядке.

– Дорогая, – прошептал Жиль. Он нежно обнял ее и увидел, как прекрасные темные глаза, полные муки, обратились к нему. – Ничего не случилось. Я здесь.

– Жиль. – Она еле слышно произнесла его имя. – Я обману твои ожидания. У меня будет девочка.

Несмотря на усталость, Жилю едва удалось подавить рвущийся наружу смех. Еще одна навязчивая идея! Он нежным движением убрал со лба жены прядь волос. Она была так уверена, что «обманет его ожидания»; вот, оказывается, в чем проблема.

Когда Лизиан работала у Унгаро, она была самой красивой моделью в Париже, намного превосходя, по мнению Жиля, американскую манекенщицу Элис. Однако, как большинство моделей, она была убеждена, что далеко не так привлекательна, как кажется окружающим.

Странная, но очень распространенная болезнь. В раздевалках перед показами мод самые известные манекенщицы кричали в отчаянии: «Ах, разве вы не видите? У меня такой безобразный нос!» «Боже мой, это никуда не годится. Мои глаза слишком близко посажены!» Жиль никогда не переставал изумляться этой особенности. Очаровательные женщины были невероятно красивы, но всегда находили в себе нечто, что приводило их в отчаяние.

Теперь, обнимая свою ангелоподобную возлюбленную, Жиль был смущен и чувствовал немалую беспомощность. Лизиан всегда не хватало любви: грубый отец в маленьком бретонском городке, водитель грузовика, который отвез ее в Париж, когда ей было всего пятнадцать лет, и там бросил, потом какой-то фотограф, что подобрал ее в одном из придорожных ночных кафе и забрал к себе домой. Он преобразил Лизиан, обучил, как пользоваться своей хрупкой красотой, а потом, когда она ему наскучила, оставил, предоставив заботиться о себе самой.

Жиль поцеловал жену в лоб. Он обожал Лизиан, но она была на восемь лет старше его и считала, что слишком поздно обрела настоящую любовь, уверенная, что через несколько лет Жиль обязательно бросит ее. Вот о чем размышляла его любимая жена!

Напротив, Жиль, как никогда, нуждался в своей жене. Он страстно желал поговорить с ней, как это было прежде, до ее беременности. Лишь она одна могла бы понять положение, в которое он попал у Джексона Сторма в Доме моды Лувель.

Жиль чувствовал себя уничтоженным. Его талант растрачивался впустую: американцев интересовало не искусство, а только то, что могло принести им деньги. Никто не советовался с ним. С главным дизайнером обращались хуже, чем со швеями в ателье. Последним унижением был этот чудовищный рекламный трюк с приглашением девчонки Медивани на место его ассистентки. Все знают о ее увлечении наркотиками и раскованными сексуальными похождениями! Точь-в-точь, как ее скандально известная старшая сестра!

– Я обожаю маленьких девочек, – прошептал Жиль, мысленно отодвигая образ принцессы Джеки на