лучше. Опять твоя доброта… В конце концов, хозяйке нашей надоели запахи с моей кухни, и она показала мне несколько полезных фокусов.

А впрочем, готовка по сравнению с ролью любовницы — сущая ерунда… Господи, как же мне было страшно! Но ты был, как всегда, терпелив — конечно же, гораздо более терпелив, чем я могла рассчитывать.

Может, дело в ожогах? Ведь порой тебе делалось больно даже от прикосновений. Ты не был девственником (само это предположение казалось наивным), однако никогда не извинялся за то, что знавал женщин и до меня. Просто было время до нашей встречи и время после, вот и все. Я оставила прежнюю жизнь позади; так же, приходилось верить, поступил и ты. И верилось мне легко… почти всегда, хоть иногда и приходилось незаметно сглатывать ревность.

Хорошо, что ты уже имел опыт плотской любви. Так странно, я всю жизнь пыталась — безуспешно — повторить все то же самое, но только в любви духовной. Мне никогда не требовалось тебя вести — лишь принимать. Ты раскрыл во мне невероятную чувственность. Я обнаружила, что… Взгляни на меня: столько лет миновало, а я все цвету! До сих пор не могу говорить об этом… В общем, я всегда соблюдала обеты, жила в благочестии, но потом, всего через пару месяцев с тобой, осознала, что раньше вообще не жила.

Как бы то ни было, я свыклась с жизнью вне монастырских стен. По-прежнему ходила в собор, но вскоре начала молиться за твое здоровье и успешные поиски работы, то есть за то, чего хотелось скорее мне, а не Богу. А потом стала заговаривать с бегинками на улицах и со многими даже сдружилась.

В принципе Церковь считала, что «любителям» не подобает лезть в дела Божественные; я думала иначе. Бегинки проповедовали на улицах, соблюдали обет бедности и очень отличались от церковных деятелей, многие из которых, как я вскоре начала понимать, были невежественны и даже развратны. На жизнь бегинки зарабатывали по-разному — работали в больницах, собирали пожертвования (а не навязывали налоги), по вечерам возвращались к себе в общину, а с утра начинали все заново. В искренности их нельзя было усомниться. Я очень быстро убедилась, что главная причина разногласий с Церковью заключалась в том, что на фоне «любительниц» священники выглядели весьма бледно.

Меня бегинки до конца понять не могли. Я умела пространно рассуждать о Библии, читала и по- латыни, и по-немецки. Изучила всех исследователей Библии. Я знала о Мехтильде Магдебургской, о ее мистическом учении, столь важном для бегинок, и была знакома с ее творением «Текучий свет Божества». Я все это знала, но не могла — не хотела — объяснить им, откуда или почему. Это было впечатляюще, но странно. Впрочем, больше всего бегинок занимали мои глубокие знания об изготовлении книг. Я знала больше, чем самые образованные среди них, чем даже те, кто создавал Библии бедняков, раздаваемые на улицах.

Приближалась зима. Ты так и не нашел работы и почти готов был сдаться под грузом повторяющихся отказов. На стройках начинали злиться на твои столь частые визиты, и каждый вечер ты все медленней тащился домой. Ты стал пилить себя за неумение «найти работу, как настоящий мужчина». Я узнала еще кое-что о мире — мужскую гордость. Мне хотелось помочь, но любые мои предложения ты встречал в штыки. И хотя злился на себя, а не на меня, результата это не меняло.

Еще одно серьезное препятствие заключалось в том, что у тебя не было необходимых любому рабочему твоего возраста бумаг, подтверждающих квалификацию. Пусть не твоя вина, пусть родители твои умерли, когда ты был еще ребенком. Проблемы от этого не уменьшались. Гильдия каменщиков обладала большим влиянием, а ты попросту не соответствовал их требованиям. Нужно было что-то делать, и делать быстро, потому что средства наши таяли на глазах.

И тогда я приняла два решения, но тебе ничего не сказала. Во-первых, предложила свои услуги бегинками. Без вступления в общину, в качестве вольной работницы.

Ничего сложного в их Библии бедняков не было — обычная ксилография, оттиск изображений и текста, но меня это все равно поразило. Из-за повальной неграмотности картинки были единственным способом дать людям представление о Боге. Истории из Нового и Ветхого Заветов изображались бок о бок, чтоб читатель поразмыслил, какая меж ними связь; бегинки не полагали своих читателей глупцами, напротив, пытались научить их мыслить. Я, однако, была уверена, что смогу улучшить написание текста и предложить более удачные комбинации картинок. Бегинки сомневались, но, увидев образцы работы, вынуждены были признать мое умение. Но все равно отказывались допустить постороннего человека в цех, и я решила, что пора рассказать о моей жизни в Энгельтале.

А уж после такого рассказа им и самим не терпелось, чтобы я присоединилась к ним поскорее. Конечно, вслух они не признавались, но, кажется, верили: чем больше времени они будут проводить со мной, тем ближе приобщатся к Энгельталю. Платить бегинки не могли, зато угощали хлебом и картошкой. Так, на самом деле, было проще: когда ты возвращался после поисков работы, я могла честно рассказать, что еду мне подали из милости. Не обязательно было признаваться, что я зарабатывала, а ты нет.

О втором моменте я тебе никогда не рассказывала. Пожалуйста, не забывай, что это было очень давно… я надеюсь, ты простишь.

Ты встал однажды утром и собрался вновь искать работу. Я небрежно спросила, по каким церквям ты пойдешь, и ты ответил, что хочешь начать со Святого Кристофа, потом попробуешь кларисок и Святого Квинтина. Куда дальше — ты и сам не знал. Ты вышел за дверь, подволакивая ноги, а я впервые после Энгельталя оделась в монашескую робу. Я пошла к церкви Святого Квинтина — ведь туда ты доберешься не скоро.

— Церковь будет такая красивая! — обратилась я к старшему мастеру. — Неф довольно низкий, зато приделы высокие. Интересное сочетание!

Он поблагодарил, прекрасно понимая, что я пришла не ради бесед об архитектуре. И вежливо — да и кто бы стал грубить монахине? — осведомился о настоящей цели моего визита. Я ответила, что явилась от имени друга, человека, который ищет работу. Мужчины с ожогами. Мастер закатил глаза и ответил, что да, ходит тут один такой, каждый, простите за выражение, божий день глаза мозолит, но рабочих и без него в избытке. Вдобавок внешний вид его пугает остальных.

Я постаралась ответить самым сладким голосом, как бы специально предназначенным для разговоров о Боге.

— Но, разумеется, нельзя судить о человеке только по его внешности? Я точно знаю, что у этого человека прекрасная душа и большой опыт работы с камнем…

Старший мастер снова вежливо ответил, что в опыте твоем, похоже, оказался большой пробел, когда ты был каким-то там солдатом и даже наемником, если его догадка верна.

Я не стала подтверждать или отрицать его догадку, но весьма таинственно предположила:

— Иные солдаты воюют за Бога, но о деяниях их вслух не говорят… Итак, я спрашиваю вас снова: неужели при строительстве такой прекрасной церкви не найдется места для еще одного работника? Даже для такого, с пробелами в прошлом? Я лично поручусь за него!

Он смерил меня взглядом и поинтересовался, откуда я взялась. Я отвечала про Энгельталь, но умолчала, что уже не сестра там. Непонятно, произвело ли это хоть какое-то впечатление. Мастер явно слышал об Энгельтале. Он кивнул: дескать, посмотрю, что можно сделать, но обещать ничего не стану.

— Благодарю вас, что идете мне навстречу! Если вы найдете для него местечко, пожалуйста, не рассказывайте, что я тут побывала. Он гордый человек — и пусть лучше верит, что добился этого своим упорством.

Я поклонилась и на всякий случай добавила, что стану молиться за старшего мастера стройки.

Снова переодевшись в светское платье, я направилась прямо в церковь Святого Мартина, однако не за тем, чтобы молиться за мастера, как обещала. Я хотела помолиться за саму себя. Собственное жульничество, переодевание в монашескую робу, вызывало во мне угрызения совести. Визит в собор не дал мне успокоения. Я молила о знаке, но ничего не случилось.

Зато в тот вечер ты вернулся в дом уставший, но с улыбкой и весь в каменной пыли.

— Меня сегодня взяли!

Проходили недели, ты создал благоприятное впечатление на стройке. Когда работы в Святом Квинтине закончились, мастер рекомендовал тебя на строительство церкви Святого Штефана. Так продолжалось до зимы, ты переходил из одной церкви в другую. Заимел определенную репутацию и друзей, и каждый день так радовался, принося домой горсть монет. Я грела воду, наливала большое корыто и купала тебя. Ты был