поскольку я никогда не увлекался маскирующим макияжем (в нашем деле слишком часто потеешь). Однако в больнице я лежал не под порнопсевдонимом, а под своим настоящим именем, и, учитывая мой внешний вид, никто не смог бы узнать в ожоговом пациенте человека, которым я был когда-то.
Объяснение последнее: гостья обожала мои порнофильмы и с фанатичной увлеченностью разыскала мою ныне не функционирующую кинокомпанию. Кто-то — быть может, сволочь юрист — рассказал ей, что я попал в аварию, и дал адрес больницы. Но если она одержимая поклонница, почему же не упомянула о моей прежней карьере? А если пришла в поисках экранного красавца, почему так радовалась, обнаружив нового меня? И наконец, несмотря на определенные странности в поведении этой женщины, в ней уж точно невозможно было заподозрить любительницу жесткого порно. Уж поверьте, за свою жизнь я извращенцев навидался, в любой толпе на их счет не ошибусь.
Я решил попросту спросить, когда она придет опять — почему-то я точно знал: она придет. Когда я сообщил своим медсестрам, что одобряю дальнейшие визиты дамы из психиатрического отделения, они все странно заулыбались. Должно быть, жалели меня: дескать, бедняжка, даже сумасшедшей посетительнице рад. Но меня это не смущало; я даже попросил Бэт разузнать имя незнакомки. Она отказалась, и тогда я попросил Конни. Конни тоже заявила, что по больничным правилам нельзя разглашать сведения о других пациентах. В ответ я намекнул, что со стороны Конни было бы «очень, очень несправедливо» не помочь мне выяснить имя единственного навестившего меня за столько дней человека. А поскольку Конни больше всего на свете стремилась быть хорошей, вскоре она притащила нужную информацию.
Даму звали Марианн Энгел.
До аварии я был выше ростом. От огня я съежился, ссохся, словно вяленое мясо. Раньше я был строен и прекрасен, точно юный грек образца третьего века нашей эры. За крепкие, спелые полудыни моих ягодиц японские бизнесмены готовы были выложить небольшое состояние. Кожа у меня была мягкая и гладкая, совсем как натуральный шелк, на животе имелись симметричные кубики пресса, а руки отличала красивая лепка и рельефные мускулы. Но главным моим достоинством, моим гербом было лицо. Высокие скулы достойны пера самого Верлена. Глаза — темные и такие глубокие, что спелеологическая экспедиция могла бы затеряться в их глубине на весь день. Один гей когда-то признался, как мечтает поводить лиловым членом по моим губам. Я расхохотался, но про себя счел признание изумительным комплиментом.
После аварии я попытался избавиться от тщеславия и до сих пор с ним борюсь. Я помню прошлое, когда лицо мое было совершенно, когда ветер трепал мои волосы, точно мягкий, пуховый подкрылок у птиц. Помню, как женщины на улицах с улыбками оборачивались мне вослед, представляя, каково было бы завладеть моей красотой хотя бы на один ослепительный миг.
Если вы одолели описание твари, в которую я превратился, примите и описание моей прежней красоты. А после встречи с Марианн Энгел я все острее чувствовал, как много потерял; особенно остро — пустоту между ног.
Она снова одарила меня визитом дней десять спустя — появилась в дверях палаты, закутанная в совершенно средневековый с виду плащ. Нет-нет, я не пытаюсь развлечься за ваш счет; на ней действительно был именно такой наряд. Капюшон спадал на глаза, а те сияли, точно аквамарины на дне шахты. Она поднесла палец к губам, предупреждая, чтобы я не шумел, и украдкой скользнула к моей кровати.
Мне сделалось смешно, но гостья явно пришла ради серьезного дела. Оказавшись подле меня, она быстро задернула шторы, чтобы мы опять могли поговорить в уединении. Напрасное беспокойство, ведь в то время в отделении находились лишь два других пациента, из которых одного увезли на восстановительные процедуры, а другой все равно храпел.
Отгородившись пластиковым барьером, она осмелилась откинуть капюшон — не снять совсем, а лишь убрать с лица, — и я заметил, что синяки под глазами исчезли. Выглядела она гораздо более сосредоточенной, чем в нашу первую встречу, и источала сильный запах табака. Я подивился, как ей удалось прокрасться мимо медсестер. А может, ее специально пропустили? Из того факта, что на ней опять не было положенного посетителям халата, я сделал вывод, что вошла она, не оповещая персонал. Уголки капюшона она придерживала руками, готовая моментально снова скрыть лицо.
— Не хочу, чтобы знали, что я здесь.
— Врачи?
Марианн Энгел кивнула. Я сказал, ей нечего бояться, ведь они хорошие люди.
— Ты многого не знаешь о врачах. — Она достала из-под плаща кожаный шнурок, на котором болтался наконечник стрелы. — Смотри, я забрала свой кулон.
Она сняла шнурок и протянула руку к моей груди, так что острие стрелы волшебным амулетом закачалось прямо у меня над сердцем.
— Можно?
Я не понял, что она хочет, но все равно кивнул. Марианн Энгел опустила руку, сминая кожаный шнурок, и уложила наконечник мне на грудь.
— Что ты чувствуешь?
— Как будто здесь его место.
— Так и есть.
— Откуда ты знаешь про мой шрам на груди?
— Не спеши. Для таких объяснений нужно время… — Она забрала у меня кулон и повесила себе на шею. — А пока можно я расскажу тебе про дракона?
— Когда-то, давным-давно, во Франции, поблизости от реки Сены, жил-был дракон по имени Горгулий. Горгулий был вполне обычным драконом, с зеленой чешуей, длинной шеей, острыми когтями и небольшими крылышками, которые никак бы не сумели удержать тело в полете, но тем не менее удерживали. Как и большинство драконов, Горгулий умел изрыгать огонь, извергать галлоны воды, когтями выдирать деревья прямо с корнем.
Жители соседнего городка, Руана, ненавидели дракона и жили в страхе. Но что они могли поделать? Горгулий намного превосходил их могуществом, и каждый год они приносили ему жертву, надеясь умиротворить. Горгулий предпочитал юных девственниц, как и заведено у драконов, а горожане вечно предлагали ему преступников. В любом случае пожирали людей. Отвратительная ситуация, не правда ли?
Так продолжалось много десятилетий. Наконец, примерно в шестисотом году нашей эры, в городке объявился священник Роман. Он прослышал о Горгулии и захотел одолеть чудище. Если в городе построят церковь, предложил Роман, и если каждый житель согласится пройти обряд крещения, он, Роман, прогонит дракона. Горожане, не будь дураки, сочли сделку выгодной. Что им было терять, кроме дракона?
Итак, Роман отправился к Сене, прихватив с собой колокол, Библию, свечу и крест. Он зажег свечу и установил на земле, потом раскрыл Библию и стал звать Горгулия. Зверь, нисколько не беспокоясь, вылез из пещеры; в конце концов, ведь он был драконом, чего ж ему бояться простого человека? Гость скорее всего окажется лишь свежим мясом.
При появлении дракона Роман зазвонил в колокол, как будто возвещая смерть, и принялся громко читать слова Господа.
От этих звуков дракон как будто развеселился и стал было фыркать дымом, но внезапно понял, что не может изрыгнуть огонь. Легкие его обожгло болью, они словно съежились, лишились воздуха.
Не сумев окатить священника пламенем, Горгулий разинул пасть и бросился на человека. Роман поднял крест и твердой рукой выставил перед зверем. Дракон не мог добраться до Романа, его словно отталкивала невидимая рука. В какую бы сторону ни бросалось чудовище, священник предвосхищал его действия. Горгулий никак не мог приблизиться к своему мучителю. Держа крест в одной руке, а Библию — в другой, Роман все читал, с простой и твердой верой, и каждым словом как стрелой разил драконью чешую, каждой главой словно вгонял в бок твари копье.
За свою долгую жизнь Горгулий никогда не испытывал ничего подобного и теперь попытался отступить. Он вертел головой, однако Роман с помощью креста гнал зверя точно назад.
Загнав дракона в пещеру, священник продолжал безжалостно читать Библию, и вот зверюга,
