— Ты нашел ее средь бела дня, так? — Джек имела в виду тот день, когда мы с Грегором вернулись в крепость. — Знаешь, я ведь работаю! Я не то, что ты… я сама свои счета оплачиваю! Не могу же я закрыть галерею и целый день с ней дурака валять! А если бы ты хоть позвонить додумался, я бы сразу примчалась в больницу! Но нет…
Так мы и спорили, кто в чем виноват, пока молодая пара не стала коситься в нашу сторону. Я кинул на них самый убийственный взгляд, чтобы, черт возьми, в чужие дела не лезли!
Джек сочла это прекрасным поводом напомнить мне, что я живу на деньги ее покупателей. Я возразил, что те же покупатели оплачивают и ее собственную жизнь, что она паразитирует на таланте Марианн Энгел.
— Ты, наверное, с ума сходишь от радости, ведь она снова ваяет!
Вся злость сползла с лица Джек, уступив место искреннему удивлению.
— Она — что?!
Атака моя захлебнулась. Когда я подтвердил, что так и есть, Джек явно запереживала.
— Раньше на нее гораздо реже находило… Такая мания — примерно раз в год… Два раза — в плохие годы.
Я вдруг возненавидел Джек за то, что она разделила двадцать лет жизни с Марианн Энгел. То была ненависть самого бурного свойства, ненависть, замешанная на зависти, но эту ненависть требовалось отложить в сторону. Джек обладала бесценным опытом, так что я постарался заговорить как можно ровнее:
— Что мне теперь делать?
— Не знаю! — Она перевернула табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО», выпроводила из магазина остававшихся покупателей, и мы вышли на улицу. — Но что-то делать надо!
У Джек был знакомый юрист, спец по принудительной госпитализации. Ничего удивительного, после стольких-то лет общения с психическими больными — сначала с матерью, потом с Марианн Энгел…
Старик Кленси Макрэнд сидел за огромным письменным столом, на котором красовался компьютер, весь оклеенный желтыми стикерами. Макрэнд все время тянул себя за лацканы пиджака, как будто пытаясь прикрыть живот, настолько огромный, что этого и признавать не хотелось. Он часто прочищал горло, хотя говорил почти все время я. Юрист делал пометки в большом желтом блокноте, а если я не знал ответов, Джек добавляла от себя. Макрэнд, кажется, уже немало знал о Марианн Энгел, судя по толстой папке, которую вытащил из ящика, как только мы пришли. Джек, очевидно, раньше уже пользовалась услугами этого юриста, быть может, и для оформления опеки.
Расспросив нас обо всем в подробностях, он сообщил, что попробовать можно, но будет нелегко. «Легко ничего не бывает, — подумал я, — адвокатам лишь бы дело затянуть». Впрочем, послушав его объяснения, я понял: задержки происходят не от жадности юристов. Так уж устроена система.
Обычно родственник пациента подавал ходатайство о принудительной госпитализации.
Как объяснил Макрэнд, по закону это мог сделать кто угодно, но дело затягивалось, если ходатайствовать брался не ближайший родственник. Поскольку родных у Марианн Энгел нет, ее должны освидетельствовать два врача — просто чтобы можно было подавать заявление. Если она откажется от осмотра (а я знал, что откажется), мне придется заявить под присягой, что она «существенно нездорова». Макрэнд испытующе взглянул на меня, как бы сомневаясь, захочу ли я на это пойти. Я заверил, что захочу, но он, конечно, уловил в моем голосе колебание.
— Гммм, гммм…
Откашлявшись, Макрэнд продолжил. После того как ходатайство мое оформят по всем правилам, Марианн Энгел должна будет явиться в больницу для осмотра. Если она откажется (а я опять знал, что откажется), закон обяжет ее предстать перед врачом.
В воображении моем нарисовалась картинка: два мясистых копа напяливают на Марианн Энгел смирительную рубашку и тащат в зал суда.
Если врач, как и я, сочтет Марианн Энгел опасно нездоровой, ее принудительно госпитализируют на семьдесят два часа. По окончании этого времени главврач в больнице может подать свое собственное прошение о более длительной госпитализации. Важный момент: поскольку ни я, ни Джек не состояли в родстве с Марианн Энгел, мы не могли это сделать самостоятельно. Без поддержки главврача у нас не будет права ходатайствовать снова.
Дальше, при условии, что главврач согласится, последует слушание, во время которого Марианн Энгел обяжут дать показания, равно как и меня, и Джек в качестве опекунши. Возможно, вызовут и других людей, тех, кто в последнее время наблюдал поведение Марианн Энгел. К примеру, Грегора Гнатюка и Саюри Мицумото. Дело будет слушаться в комитете по охране психического здоровья, хотя у Марианн Энгел есть юридическое право и на судебное разбирательство. И если дойдет до этого, она сможет нанять собственного юриста.
Мистер Макрэнд предостерег, что уж в суде, вне всякого сомнения, возникнут вопросы по поводу моей персоны. Учитывая мою карьеру в порнографии, мое открытое пристрастие к наркотикам и тот факт, что все мои медицинские расходы оплачивает Марианн Энгел, сомнительно, чтоб судьи захотели ограничивать ее в правах лишь по моей прихоти. Если уж говорить объективно, то скорее не я, а она здоровый член общества. Может, суд даже позабавят мои попытки признать ее недееспособной, при том, что она на первый взгляд гораздо лучше меня управляется с собственной жизнью. И (Макрэнд с очевидной неохотой, исключительно из добросовестности сослался на этот фактор) Марианн Энгел легко способна понравиться судьям.
— Вы же, напротив… — Все это понятно и без слов.
Я напомнил, что Марианн Энгел сама себе всю грудь исцарапала. Как еще доказывать, что она представляет угрозу для собственного здоровья? Макрэнд со вздохом согласился: «дело можно строить» и на данном случае, однако нет никаких доказательств, что Марианн Энгел опасна для окружающих.
— Если бы урон самому себе был поводом для принудительной госпитализации, психиатрические больницы были бы забиты курильщиками и любителями фаст-фуда.
Как бы я смог попросить всех знакомых свидетельствовать против Марианн Энгел в почти наверняка проигрышном деле? А главное: как бы смог
— Итак… — Мистер Макрэнд снова вздохнул, напоследок еще раз дернул за лацканы пиджака и сложил руки на своем круглом животе.
Я поблагодарил его, что смог уделить нам время, а Джек предложила прислать счет в галерею. Уже в дверях она приобняла меня за плечи и сказала, что очень сочувствует. И я ей поверил.
Единственное наше утешение заключалось в том факте, что у Марианн Энгел осталось только пять статуй на обратный отсчет. Пускай нам будет больно наблюдать, как она их доделывает, но по крайней мере скоро все закончится. Мне оставалось лишь заботливо ухаживать за ней. И когда она нанесет последний штрих на последнюю статую, то поймет, что резьба ее не убила.
Новая диета Бугацы включала в себя регулярное употребление свиных поджелудочных желез, в сыром виде, чтобы организм получал недостающие энзимы и мог переваривать другую пищу. Я близко познакомился с окрестными мясниками, которые долго удивлялись моим заказам, пока я не объяснил, для чего покупаю этот продукт. И тогда им всем было приятно почувствовать, что они помогают сопровождающей меня собаке, — ведь не часто мясник может представить себя доктором. С каждым днем Бугаца выглядела чуточку лучше, а Марианн Энгел — все хуже и хуже.
Она побледнела от недостатка солнечного света, хотя иногда выползала из подвала за сигаретами и очередной банкой растворимого кофе. Она превращалась в скелет, изукрашенный въевшейся пылью, плоть опадала от физического напряжения. Она исчезала, капля по капле, выветривалась, словно каменная крошка от ее химер. Статую номер 5 она закончила к середине апреля и немедленно стала готовиться к номеру 4.
Годовщина аварии — мой второй «день рождения» в Страстную пятницу — прошла, а Марианн Энгел даже не заметила. Я один поехал на место катастрофы, один спускался в овраг… Зелень травы уже совсем поглотила черные пятна пожара. Подсвечник предыдущего дня рождения по-прежнему торчал там, где мы
