38. Этот день был днём твоего рождения, который я упустила из вида. Можно ли меня за это обвинить? Обвинить за потерю чисел, окружающих меня.
Мы просидели с твоей матерью до вечера. Вокруг всё было наполнено тяжестью. Думаю, она это чувствовала так же остро, как и я. Мы не пили чай, мы не ели торт, мы просто просидели до вечера, мучая друг друга непроизносимыми мыслями о тебе.
Она плакала.
Плакала тихо.
Так может плакать женщина, у которой не осталось ничего.
— У меня есть только ты.
Есть только я.
Перед её уходом я достала из шкафа твои вещи: какие-то мелочи, фотографии (многие фотоальбомы сразу опустели), записки, сложила их в коробку из-под туфель, в которых ходила на похороны, и отдала ей. Я попросила её забрать всё это, чтобы ничего видимого не напоминало о тебе. Теперь ничего не напоминает, кроме последнего дня. Последнего дня, проведенного с той.
Ненависть. О, сколько силы в ненависти. Чувство ненависти крепнет во мне. Оно развивается во мне. Оно наполняет меня.
39. С приходом твоей мамы что-то изменилось. Изменились мы.
Она — мама.
Я — дочь.
Ты — пуповина.
Я почувствовала, что нужна ей. Что я должна быть сильной, должна оберегать её, что ей никто не поможет, кроме меня. Никто не поймёт её так, как пойму я. Я не знаю, когда она появится в следующий раз. Я не жду её, но, если она придёт, я буду рада. Она стала мне родной.
Так быстро, так стремительно, за один вечер можно стать родными. Теперь у неё есть я. Твоя мама, убивавшая нас, сейчас даёт мне силы, сейчас не может без меня. Ты могла представить такое раньше? Ты могла представить наше с ней родство? Ты могла представить нас с ней с тёплым ощущением друг к другу?
Ты могла представить свою смерть?
Ты могла представить свою смерть?
Я заплакала.
Мне стало неудобно за свои слёзы. Она сидит напротив меня, знающая так много боли, и держится, и держится, со стороны, так легко, а я плачу.
Я была рада, что она не видит моих слёз. В моей голове крутилось много вопросов, но все они казались мне неуместными.
— Вот так всегда,— с досадой произнесла она.
— Что?
— Сигареты заканчиваются в самый неподходящий момент. Это особенность сигарет. Какие Вы курите?
— Я не курю.
— Это хорошо. А я курю. И у меня закончились сигареты.
Создалось такое впечатление, что она говорит не со мной.
Она позвала официанта. Повернувшись к нему, заказала сигареты. Заказала вино.
Некоторое время он смотрел на повязку, пока девушка не смутила его своей улыбкой. Он улыбнулся в ответ и удалился.
Наступила пауза. Долгая. Она молчала. Я разглядывала её лицо.
Официант принёс заказ.
ГЛАВА ПЯТАЯ РЕПЕТИЦИЯ
40. Скоро за окном завоют, загалдят, зашумят машины. Значит, настало утро. Если бы я жила этажами ниже, то, скорее всего, слышала, как ругаются полусонные, опаздывающие водители. Они рвут свои глотки, выясняя, кто куда неправильно повернул и кто виноват в этой пробке. Если лежать тихо-тихо и прислушиваться ко всему, что происходит внизу, то можно различить голоса. Слов не слышно. Точнее, слова непонятны.
Первый раз за последнее время я вышла на улицу с желанием дышать. С попытками вернутся.
На улице я вижу её — порхающую.
41. — Не трогай крылышки бабочки,— предупреждает мама ребёнка,— бабочка не сможет больше летать.
Никто никогда в детстве не скажет, что бабочка умрёт. Но сейчас не детство. Сейчас я знаю, что будет.
Требуется совсем небольшое усилие, чтобы сжать крылышко. Разноцветное, тоненькое крылышко. Могу ли я сейчас оценить красоту и симметричность узоров?
Думаю, что нет.
Я зажимаю крыло между большим и указательным пальцами и давлю с такой силой, что пальцы начинают болеть. Чувствует ли боль бабочка? Она истерично машет свободным крылом. Она кричит, надрывается, но я не слышу её. Я разжимаю пальцы. На них пыльца и остатки крылышка. Она— темная бабочка— делает бесполезный взмах и падает на землю. Я сажусь на корточки рядом с ней и наблюдаю за тем, как она ползёт в страхе и в болевом шоке.
Теперь мне остаётся ждать. Дальше она умрёт сама. Она — милое создание, порхающее в бытии. А я, я — глупый ребёнок, не осознающий свою невинную жестокость. Бабочка умрёт, изнемогая в конвульсиях, но я не буду плакать.
Мне остаётся ждать.
Ненавидеть.
Ждать.
— Вы когда-нибудь ждали?— обратилась она ко мне.
— Да.
— Вы уверены?
— Я научилась ждать. Приходит всё. Всё приходит так же быстро, как и уходит. Надо получать удовольствие от ожидания. Сила заключается в терпимости. Всё очень просто. Вы когда-нибудь ненавидели?
— Не знаю.
— Ненависть— это удивительное состояние. Его надо уметь впустить в себя, уметь вынести в себе и уметь отпустить.
— Отпустить ненависть?
— Да. Это когда ты вырастаешь из неё, как из старых ботинок. Выходишь на другой уровень. Когда ты не боишься признать, что ненавидел.
К морю. К морю. Мне нужно к морю. К морю. В море— вода. Вода приручает. Неспешно, мудро приручает.
— Слышишь? — говорит море. И я слышу.
— Дыши, — говорит море. И я дышу.
Где в центре города взять море? Айвазовский. Нет. Не то. К морю. К морю.
Мне нужно к морю.
