«вербовать». Но Широши никак не мог переменить тему:

— Попытайтесь понять, Савелий Кузьмич, что для меня эти зверьки не просто прелестны сами по себе, но и воплощают важнейший философский тезис — «бессмыслица прекрасна!».

— Каждый имеет право на свою точку зрения.

Савелий специально не стал возражать Широши. Переход к философским материям должен был приблизить его к тому, что в данный момент его занимало.

— Я вижу, вам мои любимцы надоели, — с какой-то грустью сказал Широши.

Он щелкнул пальцами, и сидевшая у него на плече свинка ловко сбежала по его руке вниз, в ту же ладонь, где сидел Лаврентий. Широши запустил зверюшек в просторный проволочный вольер, стоявший за его креслом, и кинул туда несколько фруктов.

Весь кипя от негодования, Савелий ждал, что за этим последует. Но лицо его было спокойным и задумчивым. Можно было подумать, что он осмысливает свое знакомство с морскими свинками.

— Понимаю ваше нетерпение и недоумение, Савелий Кузьмич. Ваша деятельная натура восстает против необычного для вас положения, в котором вы оказались волею судеб. Я обещаю вам откровенно ответить на все ваши вопросы, только немного погодя. Не скрою, я давно искал встречи с вами именно в такой спокойной обстановке, но как-то все не получалось. Дело в том, что я о вас знаю очень много, а вы обо мне практически ничего. И потому, с вашего позволения, я начну с того, что кое-что расскажу о себе.

Именно такого поворота событий Савелий и дожидался и потому сказал:

— Я весь внимание.

— Начнем, как это полагается у вас в России, со смысла жизни. Ведь она, эта человеческая жизнь, мой дорогой Савелий Кузьмич, штука довольно скучная.

— Ну это у кого как, — не согласился Савелий.

— Соглашусь, что ваша поинтереснее многих, но увы, только на поверхности. И я через минуту вам это докажу. Вы наверняка согласны с тем, что заниматься бизнесом, каждый день делать деньги невыносимо скучно и утомительно?

— На все сто процентов согласен! — произнес Савелий.

— А всю жизнь учить каких-нибудь оболтусов — не важно, в Гарварде, Оксфорде или МГУ — разве не тоска смертная? Или лечить больных? Или ловить преступников? Каждый день одно и то же, каждый день одно и то же, бр-р. — Он даже передернул плечами,

— А где же выход? — с любопытством спросил Савелий: такой поворот разговора начал его занимать.

— Выход? — переспросил Широши. — Выхода нет. Есть, наоборот, вход! Надо рискнуть и прожить несколько жизней, а еще лучше несколько десятков жизней, ну как актеры на сцене.

— А почему вы не стали актером? — не без иронии поинтересовался Савелий.

— А я был актером, и не один год, — вполне серьезно ответил Широши, — говорили, неплохо получалось. Публика рукоплескала. Я мог бы стать мировой знаменитостью.

— А что помешало?

— Да мой собственный дурацкий характер. Я, поверьте, Савелий Кузьмич, человек непубличный. А актерская профессия при всей своей для меня притягательности требует постоянного присутствия на людях: интервью, фотографии, автографы, шум, гам, какие-то светские мероприятия, тусовки, — а я этого страсть как не люблю. Знаменитый актер лишен личной жизни и покоя. Кому-то это нравится, а для меня невыносимо. Кроме того, даже обожающая тебя публика не всегда способна оценить мощь твоего таланта.

— И поэтому вы забросили сцену? У вас, верно, отсутствует честолюбие? — предположил Савелий.

— Совсем наоборот! Честолюбие — самый главный и страшный мой порок!

— И как же вы теперь ему служите? — съехидничал Савелий.

Но Широши вполне серьезно и даже несколько торжественно объявил:

— Вот уже долгие годы я ставлю и играю свои собственные спектакли для эксклюзивной и тщательно подобранной публики, состоящей исключительно из…

— он сделал эффектную паузу, — меня самого! Самое разумное решение. А как вы думаете?

Савелий не знал, что ответить, и буркнул:

— Наверное…

— Нет, вы только представьте себе, Савелий Кузьмич, как прекрасно такое разнообразие: сегодня вы — крупный бизнесмен, владелец заводов, газет, пароходов, через несколько месяцев — доверенный советник какого-нибудь дикого арабского шейха, еще через полгода — знаменитый адвокат, выигрывающий три громких процесса, один за другим. А на следующий год вы — знаменитый врач, делающий несколько уникальных операций. А потом, для разрядки и снятия нервного стресса — средней руки чиновник в министерстве, беспрекословно выполняющий любые дурацкие указания начальства, понимая при этом, что менее чем за полчаса можете купить все это министерство с потрохами, но никогда этого не сделаете именно потому, что это так просто и примитивно. Вы представить себе не можете, какой выброс адреналина в кровь это дает и какой силы заряд энергии!

— Не представляю, — честно признался Савелий.

— Последний раз я так развлекался в России. Бедная страна! Ведь в ней люди, пожалуй, никогда не жили нормально и с удовольствием. Начальники меня ценили — я всегда вовремя приходил на службу и не отказывался ни от каких поручений.

— Ну, каждый развлекается, как умеет, — беззлобно заметил Савелий.

Он все никак не мог взять в толк, зачем Широши все это ему рассказывает. Бешеный пытался уловить в болтовне Широши какой-то смысл и нечто полезное для себя, но это пока получалось плохо.

— Вот так легла моя карта: мне суждено быть одновременно режиссером, актером и зрителем, как некоторым — Судьей и Палачом, — при этих словах Широши внимательно посмотрел на Савелия, который сделал вид, что не понял его намека. — Но роли Судьи и Палача хлопотны и утомительны. Судить людей тошно, а убивать противно. Я не люблю убивать.

— А Рауль? — с неприкрытой злостью спросил Савелий.

— Его смерть целиком на моей совести, признаю. — Широши заметно помрачнел. — Вся беда в том, что Фридрих — законченный сексуальный маньяк.

Широши сказал об этом так просто, как если бы назвал кого-то горьким пьяницей.

— Работник он первоклассный, но, когда у него долго нет женщин, становится практически неуправляемым и просто звереет, и скорее всего бедняга Рауль попал под горячую руку…

— Теперь-то он отзверелся, — злорадно усмехнулся Савелий.

— Вы думаете? — спросил Широши. — Нет, голубчик, вы здорово ошиблись. — Он вдруг громко и весело рассмеялся. — Ха-ха-ха! Думали, что гоняетесь за Фридрихом, а на самом деле гонялись за его двоюродным братом Манфредом. Фридрих в это время с девушками оттягивался…

— Так я что, убил не того, кто измывался над Раулем? — растерянно спросил Савелий.

— А вот это, дорогой мой Савелий Кузьмич, я и не скажу: пусть вас совесть немного помучит… В том, что погиб Рауль, я виноват, не проконтролировал братьев, но ведь времени было в обрез, поскольку вы, Савелий Кузьмич, постоянно мне дорогу норовили перебежать. Так что и вы, любезный, за гибель Рауля в ответе. Послушались бы меня, и тогда Рауль скорее всего остался бы в живых.

Савелий и сам понимал, что сыграл в судьбе Рауля не самую положительную роль, и ему было горько.

— Мне искренне жаль Рауля, но таковы неизбежные издержки творческого процесса. Представьте себе: осенняя лесная дорога, проливной дождь, размытые колеи. Шестерка лошадей с трудом тащит тяжелую карету, которую сопровождает с десяток всадников в черных полумасках. Окна кареты зашторены, но мы знаем, что там, в дорогом камзоле и низко надвинутой на глаза шляпе, сидит человек с бледным лицом. Он то ли пленник, то ли очень знатное лицо, путешествующее инкогнито. Вдруг из кустов звучат выстрелы, выскакивают разбойники. Лошади храпят, пытаются встать на дыбы, закусывают удила и рвут упряжь.

— Очень красочно, но не понимаю…

— А вы послушайте дальше, Савелий Кузьмич. Через минуту все кончено. Заветный ларец, которым так дорожил наш путешественник, стал добычей нападавших. А вот еще. Вы охотитесь на тигров, как и положено, верхом на слоне. Сами понимаете, дело происходит в Индии. Но ваш смирный и дрессированный