'Мыс призыва иудеев'. Происхождение последнего совершенно загадочно, но оно, может быть, связано с поселением здесь в XVIII в. караимов, о чем будет сказано в конце книги.
Нелегкий подъем на Мангуп возможен по каждому из оврагов. Наиболее же «комфортабелен», т. е. наименее крут, подъем по ездовой дороге, идущей по южному склону Мангупа и далее к главным воротам в верховье Капу-Дере. Еще одни ворота были над оврагом Табана-Дере. Относительно ворот или калитки в Гамам-Дере сведений нет, в настоящее время это излюбленный путь туристов, ибо тропа проходит мимо бьющего из-под скалы родника, расположенного уже внутри города. Пролом в стене, через который она пролегает, мог образоваться на месте входа, каковой был тут вполне уместен.
Скалистые, несколько вздернутые кверху мысы Мангупа видны со всех сторон на весьма изрядном расстоянии. Все прочие, менее высокие холмы и скалы юго-западного предгорья не в состоянии их заслонить.
Взгляните с Мангупа на ближние скалистые холмы и дальние горные цепи Главной гряды. Панорама эта — как бы «введение» в средневековую историю юго-западной Таврики: что ни возвышенность, видимая с Мангупа, то какой-нибудь средневековый памятник, и с высоты его точно так же виден Мангуп. Зрительные связи ассоциируются со связями историческими: все эти памятники составляли некогда один грандиозный, веками сложившийся комплекс.
Мангупские дали
В конце XIV или в XV в. с высоты Баба-Дага можно было обозреть чуть ли не все Мангупское княжество.
Если стать лицом на запад — видна часть Северной бухты Севастополя, куда впадает река Черная. Над устьем ее стоят, отсюда впрочем невидимые, руины Инкерманской крепости — Каламиты. Крепость эта построена на отвесной, местами нависающей скале, примечательной множеством высеченных в ней пещер. За бухтой далекий морской горизонт сливается с небом, а на сверкающей водной глади еле-еле заметны черные точки бороздящих ее кораблей. Зато ясными ночами видишь, как ярко светятся их движущиеся огни. Средневековый владетель Мангупа, мечтавший о неведомых землях, богатстве и морской торговой славе, вероятно, не раз обращал с вершины Баба-Дага свой взгляд к далекому рейду. Можно представить себе, что за мысли теснились в его голове…
…Левее Северной бухты приподнята над морем длинная и неровная сине-серая полоса суши. Это — Гераклейский полуостров. Издревле принадлежал он византийскому Херсону, а теперь чей? Время покажет, кому достанется эта земля. Если по праву, то не ему ли, родичу бывшего 'императора ромеев', наследнику гибнущей Византии и уже полумертвого Херсона… Еще левее на фоне неба темнеет силуэт главной башни Чембало. Крепость и бухта — кровное достояние Мангупа. Была бы она для него вожделенным выходом в морские просторы, да овладели ею генуэзцы, самозваные пришельцы из-за моря. Чуть правее Чембало и много ближе — рукой подать от Мангупа — белеют над лесом скалы Эски-Кермена — старой крепости, убежища предков. Это город хлебопашцев, пастухов, набожных монахов, украсивших мастерским художеством многочисленные пещерные храмы. Здесь же, на Эски-Кермене, большая базилика[6] — не хуже мангупской: с мраморными колоннами, с изящной византийской резьбой.
Давно уже нет боевых стен на столовой горе. Но и ныне старая крепость — сердце большой и богатой сельской округи, защищенной замком Кыз-Куле,[7] хозяин которого, хочет не хочет, а чтит и признает владетеля Феодоро.
Еще левее (южнее) темнеет лесистый Калафатлар. На хребте этом тучное пастбище, а за ним на неприступной высоте мыса Айя скрывается крепостца — орлиное гнездо Кокия-бея (так зовут его татары). Кокия — небольшое владение, замкнутое с трех сторон неприступными горами, а с четвертой — головокружительным обрывом с короткой и тесной — далеко-далеко внизу — полоской песчаного берега, заливаемой пенистым прибоем. Узкая щель круто ведет на берег сверху — от тамошнего князька.
Спуститься к воде он может — искупаться, рыбки половить; пожалуй, и на челне поплавать — для забавы, когда безмятежно море. Только вечно там ветер. И опасны подводные скалы… Под обрывом бурлит изо дня в день морская волна. Корабли здесь не причалят; не стать этому «бею» морским князем, так он и останется скотоводом. А все, что захочет иметь сверх мяса, сыра и бараньих шкур, — за них же и получит. Конечно, из рук владетеля Феодоро. Или силой отнимет у соседа?..
Беден, задирист и горд этот разбойный князек, но не соперник он — свойственник владыки и хоть нерадивый, но данник Мангупа…
…Ласпи — урочище южнее замка Кокия. Отсюда начинается Тавр — Главная гряда Крымских гор. За узкой ласпинской яйлой с тремя ее перевалами, скотопрогонными дорогами и пастушьими кошарами высится гора св. Ильи. На ней — монастырь во имя этого святого, а у ног ее — Ласпи, большое село, где живут скотоводы и землепашцы. Ниже, в открытой к морю котловине, еще поселения земледельцев: Шабурла, Хаспио, четыре других — дочерних, как бы отросших от тех и пока безымянных. Все это вольные общины, у которых нет князя. Не слишком ли их много и не чересчур ли свободны они, общины Готии? Но уже зажимают их соседние княжеские владения, свои сильные люди прибирают к рукам то поле, то пастбище. А в Ласпи общинники загородились стенами: князя над собой не знают, но признают (благочестивые люди!) — не владычество, нет — старшинство монастыря, чтят его патрона — громовержца Илью, дающего дожди пастбищам и нивам.
Это Ласпи — куда ни шло: есть глубокий залив с отлогим берегом, пригодным для стоянки судов, появились и рыбацкие выселки. Стоят они у самого моря, а над хижинами рыбаков уже вырос и чей-то большой дом. Толстые стены под черепичной кровлей, несколько помещений, мозаичные полы — в пору и самому князю. Всего-то рыботорговец, а со временем, поди, хозяин и правитель Ласпи!..
Где рыболовное (морское!) дело — там и застучал топор, зазвенел молот о наковальню… Есть и ремесленные выселки — от земледельческих поселений; ведь что ни говори — тесно становится в Хаспио и Шабурле с их огороженными оборонительной стеной усадьбами, с размежеванными по семьям участками. Поселились мастеровые у родника под монастырской скалой, обжигают черепицу, что-то куют… Руды хватает в ручьях среди скатанных водою камней. Пилят они мягкий туфовый камень, режут из него блоки для сводов, карнизы, столбы. Заказчиков немало: наверху монастырь — послужат и господу за сходную плату; справа — рыбаки, рядом — родичи-поселяне, слева, на Чобан-Таше — пастухи с их отарами. Одному нужен хорос[8] для церковных свечей, черепица для кровли, камень для сводов храма; другому — уключина для весла или якорь, третьему — лемех для плуга, четвертому — подкова, стремя или навершие для пастушьей герлыги… Живет себе урочище Ласпи и без князя, как это ни плохо. С общинников надо глаз не спускать, поблажек не давать; однако и дружить с ними нужно — при случае пригодятся.
То же и в Байдарской долине, отсюда не видной за ближними горами. Там тоже без его, княжьей опеки, общины, и каждая норовит жить по-своему. Поживут — до поры до времени. Ну, а генуэзцы — те знают в чем суть: сидят в Чембало, дают взаймы общинам Готии и под немалый процент. Чтобы опутать, подчинить себе всю кампанью — ближайшую сельскую округу. Жаден генуэзский торгаш и дает для своей лишь выгоды, но посмотрим еще, чья возьмет. Будут, будут брать деньги в долг работяги-общинники у единоверного князя и станут тогда своими — княжескими.
Если взглянуть правей Каламиты, на север от Мангупа вдаль уходят холмы — повитое туманами предгорье. Там ближайшие села Мангупа. А сразу за ними, за горами, за долами, раскинулись — взглядом не охватить — татарские степи.
Да и рядом они примостились, татары, на Каче. Захватили земли и крепость кырк-орского князя.[9] Давненько уже в Кырк-Оре сидит их хан… Силен и богат стал, как видно, вчерашний бродяга-кочевник — строит дворцы. Немало от этого соседа забот и тревог феодоритам, хотя и прошли уж те дни, когда приходилось с ним биться, мечом и копьем отстаивая свою землю. Теперь все утряслось — соседи должны дружить, но того и жди, что все обернется иначе. Вероломна ханская дружба, как непостоянна и вражда: кто забренчит кошельком, тот ему и друг — на сегодня, пока полон кошель. Генуэзцы хану — тоже друзья…
