— Ну, как ваше самочувствие? — следовательница мельком взглянула на зека и снова наклонилась над бланком допроса.

Зыбин сидел на своем обычном стульчике у стены и смотрел на нее. Такие стульчики — плоские, низкие, узкие, все из одной дощечки — изготовлялись в каком-то лагере специально для нужд тюрьмы и следствия. Сидеть на них можно было только подобравшись или вытянувшись. Так он сидел, прямой и сухой, с обрезанными пуговицами, но все равно вид у него был молодецкий. Он даже ногу закинул за ногу и слегка покачивал ботинком без шнурков. «Ну подожди, подожди, герой», — подумала она и спросила:

— Так вы хорошо продумали все, о чем мы с вами говорили в прошлый раз?

— Ну конечно! — воскликнул он.

— Отлично! Работаем. — Она быстро заполнила бланк и положила ручку. — А под конец я вас порадую маленьким сюрпризом.

— Это от гражданина прокурора? — усмехнулся он. — Так зачем под конец — бейте уж сейчас. Наверно, довесок к старой статье — пил, гулял, нецензурно выражался, опошлял советскую действительность, что-нибудь из этой оперы, да?

— Ну, этого добра, по-моему, и без меня у вас хватает. Вот целый том. — Она погладила папку. — Нет, просто мне пришлось беседовать с вашим приятелем, дедом Середой. Очень он мне понравился.

— Дед — клад, — охотно согласился Зыбин. — Выделки, как он сам говорит, одна тысяча восемьсот семидесятого года. Так что кое с кем даже ровесничек! Так что он вам про меня показал?

— Ну, что показал, на это будет свое время. А передал он вам узел с апортом и лимонками. А с кем вы там пили, гуляли и нецензурно выражались — это меня, Георгий Николаевич, меньше всего интересует. Вот вы мне другое, пожалуйста, объясните. В день вашего ареста вы в семь часов утра вдруг отправляетесь на Или, там вас и забирают. В чем смысл вашей поездки? Что вам понадобилось на Или?

Он слегка пожал плечами.

— Да ничего особенного, — ответил он легким тоном, — поехал немного проветриться, покупаться, на солнышке поваляться.

Она улыбнулась.

— Да уж верно, там песочек! Я была там, Георгий Николаевич, смотрела. Негде там купаться и валяться, одни кремни да колючки. А берег словно из камня вырублен. Так что нет, не поваляешься.

— Это вы, Тамара Георгиевна, там не повалялись бы, а я… — ласково ответил он.

— И вы тоже. Хорошо. Записываю вопрос: объясните следствию, с какой целью в день ареста вы отправились на Или?

— Ну а что это, криминал — поехать на Или в выходной? — поморщился он. — Ну хорошо, если вы так хорошо обо всем осведомлены, то, значит, знаете, и с кем я поехал. Пишите: хотел отдохнуть, поразвлечься. Мне наши музейные дела во как горло переели, ну вот и сговорился я с молоденькой сотрудницей и поехал с ней в выходной. Так вас устраивает?

— Записываю! — Она записала ответ и положила ручку. — Тут все бы нас устраивало, если бы не одно. Уж слишком вы не вовремя, как вы говорите, решили поразвлечься. Извините, тут приходится касаться ваших интимных дел, но… Весь этот день вы метались, через десять минут звонили по телефону, вас вызвали в угрозыск по поводу пропажи, так вы там устроили скандал, что вас задерживают, вы пропускаете свиданье, вырвались наконец, бросились к парку, звонили из будки — не дозвонились!!! Пришли домой и тут наконец нашли свою Лину вместе с этой вашей сотрудницей. Через час они ушли, вы их проводили, вернулись и легли спать. Все. И вдруг утром вы срываетесь, сговариваетесь с этой девчонкой по телефону, что-то ей там такое заливаете и мчитесь с ней на Или. Как все это объяснить? — Он молчал. — Ну, я жду. Говорите.

Он вдруг как-то очень озорно улыбнулся и даже как будто подмигнул ей.

— Так что ж тут еще говорить! Наверно, сами уже обо всем догадались! Грешен, батюшка.

— А вы без шуточек, — сказала она строго, не принимая его улыбки. — Говорите — я буду писать. Так в чем вы себя признаете виноватым?

— В том, что хотел обойтись без шума. Ну как же? Приехала моя любимая. А у девочки глаза красные, нос с грушу! Что делать! Скандал! Подумал и решил: завтра же, до того, как снова увижу Лину, под любым предлогом увезу девчонку на Или и там с ней накрепко поговорю. Хоть узнаю, чем она дышит и что от нее можно ожидать. В городе она и убежать может и сдуру что-нибудь сотворить и раскричаться. А там что сделаешь, куда побежишь? Пустыня! Вот сказал ей, что есть казенная надобность, назначил время выезда, она согласилась, мы и поехали.

«Резонно, — подумала она, — вот тебе и козырь! Главное, что с этого его уж не собьешь. Эх, дура! Развела канитель, начала правильно, а свела черт знает к чему!» Но у нее оставалась еще одна выигрышная карта, и она ее сразу швырнула на стол.

— Ну, положим, я вам поверила, — сказала она. — Оставим женщин в покое. Но вот опять странности. Вы прежде всего заявились в контору колхоза и стали спрашивать каких-то людей. Каких? Зачем? Затем — вот протокол вашего личного обыска: четыре бутылки по ноль пять русской горькой, бутылка рислинга, круг колбасы 850 грамм, кирпич хлеба 700 грамм, пара банок бычков в томате — солидно, а? Вот чем вы это объясните? Неужели все было нужно для объяснения с девушкой? Это же для хо- орошенькой компании на пять-шесть мужчин. Ну что вы на это скажете? — Он молчал. — Видите: куда ни кинь — всюду клин.

Наступило молчание. Он сидел, склонив голову, и о чем-то думал. («Ничего не знают и не подозревают, и никого, конечно, не разыскивали. Это хорошо, держись. Мишка! Больше у них за пазухой, кажется, нет ничего. Но сейчас узнаем».)

— Да, — сказал он тяжело, — надо, пожалуй, говорить. Надо!

Она встала и подошла к нему.

— Надо, надо, — сказала она, убеждая просто и дружески, и даже коснулась его плеча. — Вот увидите, будет лучше. Поверьте мне!

Он слегка развел ладонями.

— Что ж, приходится верить. Ничего не попишешь. Да, вы, конечно, не Хрипушин! Так вот… ваша правда. Замышлял! — Он остановился, поднял голову и произнес: — Замышлял серьезное преступление против соцсобственности. Указ от седьмого восьмого — государственная и общественная собственность священна и неприкосновенна. Хотел подбить колхозников на хищение государственной собственности. Неучтенной и даже невыявленной, но все равно за это десять лет без применения амнистии — ах ты дьявол!

Он снова замолчал и опустил голову.

— Да говорите, говорите! — прикрикнула она. — Вы хотели забрать золото и… ну говорите же!

Он поморщился.

— Да нет, какое, к бесу, золото! Откуда оно там? Маринку хотел купить тайком у рыбаков — килограммов пять, вот и все!

— Какую еще маринку? — возмутилась она. — Что вы мне голову крутите?

— Да ничего я вам не кручу! Обыкновенную маринку. Там же ее ловят и коптят! Она ведь только на Или и водится! Вот и я хотел ее обменять у колхозников на водку. Заходил в правление, узнавал где что — ничего не узнал. Сидела какая-то чурка. Так как это будет? Покушение или приготовление? Через 19 это пойдет или через 17? Это ведь в сроках большая разница.

— Постойте, — сказала она. Происходило опять что-то несуразное, но она еще не могла ухватить что. Сознавался он или опять ускользал? — Маринка? Зачем вам маринка? В день приезда…

— Так именно в день приезда! Именно! — воскликнул он. — Так сказать, великолепный трогательный дар не только сердца, но и памяти. О, память сердца! Мы же с Линой ходили, рыбу ловили. Краба необычайного купили у рыбака. Не знаю, может, он тоже посчитался бы государственной собственностью, но тогда, кажется, не было еще такого указа. Так вот, хотел споить рыбаков и забрать рыбу. А она государственная. Обнаружил преступный умысел. Пишите — сознаюсь. Десять лет строгой изоляции с конфискацией имущества и без применения амнистий! Эх, поел я рыбку на Или и других угостил! Пишите.