— Герр оберст вызывал меня? — спросил Генрих в меру взволнованно и удивлённо, как и полагается человеку, которого неожиданно подняли с постели. По лицу Коккенмюллера или по тону его ответа Гольдринг надеялся догадаться о характере разговора с Бертгольдом. Но адъютант оберста был, как всегда, холоден и замкнут.

— К сожалению, какое-то срочное дело. — Адъютант поднялся и повернул ключ в автоматическом замке.

Бертгольд стоял, облокотившись на стол, и рассматривал большую карту. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — оберст изучает план какой-то операции.

— Одну минуточку, — бросил он, не поднимая головы.

— Простите, я, кажется, немного опоздал. Разрешите подождать у Коккенмюллера.

— Ты пришёл даже немного раньше, чем нужно. Но я сейчас освобожусь. Можешь подождать здесь. Кстати, взгляни на эту вещичку, которую мне доставили вчера вечером. — Бертгольд указал в глубь кабинета.

Только теперь Генрих заметил, что на кресле, стоявшем в правом углу, поблёскивала золотом и драгоценными камнями большая церковная чаша. Медленно подойдя к креслу, он осторожно взял её в руки и стал внимательно рассматривать.

— Нравится? — коротко спросил Бертгольд, сворачивая карту.

— Настоящее произведение искусства! Я уже не говорю о стоимости этой, как вы говорите, вещички. Ведь это вещь музейная. И ей нет цены. Это новое приобретение делает честь вашему вкусу коллекционера старины.

Оберст довольно улыбнулся, но ничего не ответил. Заложив руки за спину, он заходил по комнате, ступая тяжело и размеренно, как шагают люди, отягощённые заботами. Генрих внимательно наблюдал за выражением его лица, которое, чем дальше, тем больше хмурилось, и беспокойство Генриха тоже возрастало. Ведь не для того же, чтобы похвастаться этой чашей, вызвал его среди ночи Бертгольд!

Да, не о пополнении своей коллекции думал сейчас и начальник отдела 1-Ц, а о своих далеко идущих планах, связанных с Гольдрингом. Через несколько дней должен прийти приказ о присвоении Генриху офицерского звания. Итак, он будет восстановлен в правах гражданина вермахта, в правах единственного и законного наследника Зигфрида фон Гольдринга. Без его, Бертгольда, помощи это дело не решилось бы так быстро и сравнительно легко. Козырь, главный козырь в его игре!

А если он в чем-нибудь ошибся? Загипнотизированный двумя миллионами марок, оттолкнулся от неправильной предпосылки и пришёл к ошибочному выводу? Тогда крах, полный крах! Нет, этого не может быть, проверка проведена тщательно. А магнитофонная лента все зафиксировала. Жаль, что в деле Зигфрида фон Гольдринга не сохранилось дактилоскопических отпечатков пальцев Генриха. Ведь по правилам разведки отпечатки берут не только у самого разведчика, а и у членов его семьи, если она выезжает с ним вместе. Очевидно, кто-то прозевал или просто потерял их. Халатность, граничащая с преступлением! Бертгольд так и сообщил вчера в Берлин. Теперь, вместо неоспоримого документа, он должен удовлетвориться ещё одной психологической атакой. Правда, у Генриха прекрасная память. Но юноша в конце концов не может помнить всего, что было с ним в детстве. Надо уверить его, что отпечатки пальцев сохраняются в архиве. Интересно, как он поведёт себя? Этот ночной вызов, конечно, насторожит Генриха, и ему не так легко будет овладеть собой, если у него есть основания бояться дактилоскопических отпечатков…

— Ты, конечно, удивлён, что я вызвал тебя ночью? — спросил Бертгольд, неожиданно остановившись перед Генрихом.

— Не только удивлён, а и немного взволнован. Что случилось?

— О, ничего серьёзного, обычная формальность. Не совсем приятная, но необходимая для окончательного оформления твоих документов.

— Мне так надоела двойственность моего положения, что я с радостью пойду навстречу самой большой неприятности.

— Понимаю твоё самочувствие и твоё нетерпение. А поэтому давай быстрее избавимся от хлопот… Ты имеешь представление о дактилоскопии? Может быть, даже помнишь, как перед отъездом из Германии…

— Вы хотите сказать, что перед отъездом у меня взяли дактилоскопические отпечатки? Погодите, я постараюсь вспомнить… Генрих озабоченно потёр лоб рукой.

— Нет, не помню!

— Выходит, что и твоя исключительная память иногда изменяет тебе?

— О, память ребёнка фиксирует лишь то, что его заинтересовало. Возможно, эта процедура не привлекла моего внимания, и я считал её просто игрой. Если, конечно, это произошло и кого-нибудь действительно могли интересовать отпечатки пальцев маленького мальчика.

— Это интересовало не кого-либо, а органы разведки. К счастью, отпечатки сохранились.

— Теперь, наконец, я понял, о какой формальности вы говорите. Генрих брезгливо поморщился и с отвращением передёрнул плечами.

— Воспринимай это и сейчас как игру. Ибо эта формальность больше всего похожа на игру. И поверь, мне самому очень неприятно, очень обидно… Эту миссию я взял на себя, чтобы обойтись без лишних свидетелей.

— Боже, какое счастье, что судьба свела меня с вами, герр оберст!

Подойдя к столу, Бертгольд вынул из ящика металлическую пластинку, поблёскивавшую свежей типографской краской, и маленький кусочек бумаги.

— А теперь, мальчик, подойди сюда и дай мне правую руку. Вытяни большой палец, прижми его к ладони. Вот так…

Ловким движением Бертгольд ребром поставил палец Генриха на пластинку, потом, легонько нажав, повернул его. Теперь с внутренней стороны изгиб большого пальца был ровно окрашен. Тогда Бертгольд прижал его к куску бумаги. На гладкой белой поверхности появился чёткий рисунок.

Когда отпечатки были сняты со всех пальцев, оберст с облегчением вздохнул: Генрих выдержал испытание, и он, Вильгельм Бертгольд не ошибся!

Доволен остался и Генрих. На протяжении всей операции ни один из его длинных тонких пальцев даже не дрогнул.

— Разрешите идти? — спросил он оберста, который снова разворачивал карту.

— Да, — Бертгольд вздохнул. — А мне придётся ещё немало поработать, чтобы кулак, в который мы зажмём врага, действительно оказался железным, как пышно назвали эту операцию в штабе.

Даже не взглянув на карту, Генрих выразил сожаление, что оберст так перегружает себя, и, поклонившись, вышел.

Генрих быстро оделся, и когда в комнату вошёл его денщик, был уже готов.

— Подавать завтрак, господин лейтенант?

— Только чашку кофе и бутерброд.

Денщик укоризненно покачал головой, но, встретив холодный взгляд Генриха, молча принялся приготовлять завтрак.

Худощавый, рыжий Эрвин Бреннер, присланный в распоряжение нового сотрудника Коккенмюллером, не понравился Генриху. Особенно неприятное впечатление производили его маленькие желтоватые, как у кошки, глаза, которые всегда, уклоняясь от прямого взгляда, шарили по комнате. «Надо будет заменить его», — подумал Генрих.

Наскоро проглотив кофе, Генрих пошёл в штаб. Как офицер по особым поручениям, он состоял в личном распоряжении оберста и каждое утро должен был являться к своему шефу, чтобы получить то или иное задание. До сих пор Бертгольд не перегружал своего протеже работой, его мелкие поручения можно было выполнять, не выходя из штаба. Но накануне перед вечеринкой оберст предупредил, что хочет дать Генриху задание более сложное и ответственное.

Бертгольд уже сидел у себя в кабинете, и Генрих сразу заметил, что шеф чем-то взволнован.

— Очень хорошо, что ты пришёл! Я уже собирался посылать за тобой.

Генрих взглянул на часы.

— Сейчас ровно девять, господин оберст, так что я не опоздал ни на минуту. А вот вы начали сегодня