Генрих заставил командиров взводов провести проверку всего автоматического оружия и выправить все мелкие неполадки, выявленные во время проверки. Когда оружие было готово, Гольдринг приказал взять дополнительное количество патронов, и за ними пришлось бежать на склад. А тем временем выяснилось, что в моторе одного из бронетранспортёров появился подозрительный стук.

Генрих бегал, кричал, угрожал, что отдаст виновных под суд, а в душе был искренно рад, что выезд задерживается.

Отряды на помощь Лемке выехали лишь в начале пятого, а прибыли на место только к шести утра, когда бой уже закончился. Ещё звучали отдельные одиночные выстрелы, но партизан не было видно.

Ещё издали Генрих увидел долговязую фигуру Лемке. Он шагал между убитыми и ранеными итальянскими солдатами и посылал пули из пистолета в тех, кто ещё подавал признаки жизни.

Увидав Генриха, Лемке быстро подошёл к нему и коротко рассказал, что именно произошло.

По выезде из Кастель ла Фонте он выслал вперёд несколько мотоциклистов, приказав им ехать так, чтобы каждый задний видел машину переднего. Шофёр бронетранспортёра тоже должен был ориентироваться на последнего мотоциклиста. Километрах в тридцати от Кастель ла Фонте, когда Лемке был уверен, что спокойно прибудет в Иврею, по колонне с правого боку застрочили партизанские пулемёты и автоматы. Их трассирующие пули ложились широкой полосой. Партизаны, пропустив дозор мотоциклистов, атаковали колонну с фланга. Пришлось принять ночной бой. Итальянские солдаты, воспользовавшись неожиданным нападением, начали разбегаться — эти убитые, которых видит сейчас Генрих, — всё, что осталось от нескольких сот итальянцев.

— Выходит, вы очень успешно стреляли по безоружным, вместо того, чтобы драться с гарибальдийцами! — язвительно произнёс Генрих.

Он почувствовал, как его охватывает бешеная злоба. С каким наслаждением он разрядил бы свой пистолет в это чудовище, спокойно попыхивающее сигареткой. Но надо было сдерживаться, и уже совершенно спокойным тоном Генрих спросил:

— Организуем погоню?

— Сейчас это чересчур рискованно. Подождём, когда туман рассеется.

Ждать пришлось долго. День выдался туманный, и только часа через два Лемке и Гольдринг в сопровождении автоматчиков смогли осмотреть позиции партизанского отряда, учинившего нападение на колонну.

— Обратите внимание, — зло говорил Лемке, — их позиции хорошо замаскированы и, очевидно, заранее подготовлены. Они ждали нашу колонну.

— Похоже, что кто-то их предупредил, — спокойно констатировал Генрих.

О погоне нечего было и думать. Туман ограничивал видимость, а при этих условиях углубляться в горы было опасно: несколько десятков автоматчиков партизан могли сдерживать весь большой отряд Лемке и Генриха.

— Но кто мог предупредить партизан? — то ли себя, то ли Генриха спросил Лемке, когда, сидя в комендантской машине, они возвращались в Кастель ла Фонте. — Вы кому-нибудь говорили об отправке итальянцев этой ночью?

— Ни единой душе!

— Тогда кто же?

— А почему вы думаете, что партизан мог предупредить кто-либо из моего окружения, а не из вашего?

— Моё окружение все состоит из немцев, а среди вашего имеются итальянцы.

— После покушения на фюрера нельзя доверять и немцам, — бросил Генрих. — Гарантирует верность не национальность, а взгляды.

Лемке замолчал. Он был зол на весь мир, а больше всего на себя самого. Надо было настоять, чтобы Гольдринг тоже сопровождал итальянцев, а Лемке всю ответственность взял на себя. И вот получил… Придётся оправдываться перед начальством, а Гольдринг останется в стороне, ведь нападение произошло за границами его района.

Генрих тоже молчал. Перед его глазами неотступно стояла картина, которую он застал на месте боя: несколько десятков убитых и раненых итальянцев, а среди них Лемке с пистолетом в руке…

— Скажите, вы доверяете своей переводчице? — неожиданно спросил Лемке, когда они уже въехали в Кастель ла Фонте.

— Я проверял её несколько раз, и до того, как взял на работу в комендатуру, и на самой работе. Она целиком оправдывает характеристику, данную графом Рамони. Кстати, очень хорошую.

— А у меня эта девушка вызывает подозрения.

— Чтобы успокоить вас, я проверю ещё раз, даже специально спровоцирую, оставив на столе какой- либо секретный документ, — равнодушно бросил Генрих.

Он взглянул на Курта, тот с окаменевшим лицом сидел за рулём, и Генрих понял, что этот разговор через несколько минут станет известен Лидии.

Вечером к Генриху буквально влетел весёлый, возбуждённый Кубис. Сердце Генриха бешено заколотилось. Неужели свершилось то, что по временам казалось неосуществимым, то, к чему были прикованы все его усилия, помыслы, то, чему он подчинил все свои действия и даже жизнь? И внешний вид Кубиса, и его поведение подтверждали, что это так.

Заглянув в смежную с кабинетом спальню, Кубис плотно притворил дверь, потом выглянул в коридор, из которого только-только вошёл, и спустил язычок автоматического замка. Генрих, овладев собой, с улыбкой на губах наблюдал за ним.

— Я не узнаю вас сегодня, Пауль! У вас вид заговорщика! Произошло что-нибудь сверхъестественное?

Кубис поднял правую руку, как это делают боксёры-победители на ринге, и, обхватив её возле запястья пальцами левой руки, потряс ею в воздухе. Потом также молча похлопал себя по карману мундира.

— Да что с вами? Вы утратили дар речи?

Смеясь, Кубис упал в кресло.

— Они здесь, дорогой барон, все до единого здесь, — он снова похлопал по карману и откинулся на спинку кресла с видом победителя.

— Кто это — они?

— Фотокопии! Что вы теперь скажете о моих способностях?

— Скажу, что всегда был о них очень высокого мнения. Неужели вам удалось…

— Все до единой! Но почему вы меня не поздравляете?

— Ещё не знаю, с чем поздравлять. Ведь вы профан в вопросах техники! А у стариков бывают странные причуды: Лерро мог сберечь как память о своём первом изобретении какие-нибудь чертежи, совсем не представляющие ценности. Или задумать какую-либо новую работу…

От одного такого предположения Кубис побледнел. Он уже освоился с мыслью, что владеет огромным состоянием, и теперь ему казалось, что это богатство у него вырывают из рук.

— Не… не… может быть! — запинаясь, пробормотал он. Но выражение тревоги, смешанной со страхом, все яснее проступало на его лице.

— Давайте проглядим и разберёмся.

Кубис вытащил из бокового кармана мундира завёрнутую в бумагу пачку и с опаской взглянул на Генриха. Теперь в его глазах, кроме страха и тревоги, светилось ещё и недоверие. Расхохотавшись, Генрих пожал плечами.

— Я бы мог обидеться, Пауль, и выставить вас вон вместе с вашими фотокопиями. Они меня интересуют, как прошлогодний снег. Разве только с точки зрения того, сможете ли вы в конце концов расплатиться со мной? Так вот я бы мог выставить вас отсюда. Но я понимаю, что вы сейчас не в себе. Черт с вами, давайте взгляну.

Кубис начал одну за другой подавать фотокопии. Генрих брал их левой рукой, отодвигал от себя, а правой не снимал с пуговицы мундира. Иногда, взяв очередную фотокопию, он нарочно задерживал на ней взгляд, словно изучал чертёж или отдельную формулу.

— Это то, что нужно! Разработка отдельной детали! Он, конечно, пригодится, хотя не имеет