Западной комнате. Отец ждал. Постепенно мрачное настроение Колхауса перевесило. Юноши тревожно переглядывались. Наконец Колхаус сказал Отцу: «Сам я сдамся, но ребят не отдам. Для них я хочу свободного выхода отсюда и полной амнистии. Останьтесь здесь, пожалуйста, пока я не поговорю с ними».

Молодые люди собрались вокруг Колхауса возле ящика с детонатором. Они были потрясены. «Ты ничего им не должен, — кричали они. — Мы взяли за яйца самого Моргана! Пусть отдают нам Конклина и мотор, пусть выпускают нас отсюда и тогда получат назад свою библиотеку. Вот такие условия, мэн, только такие условия!»

Колхаус был спокоен и говорил мягко: «Никто из вас не известен властям по имени. Вы можете раствориться в городе и спасти себе жизнь». — «Так же можешь и ты», — сказал кто-то. «Нет, — ответил Колхаус, — меня они никогда не выпустят отсюда, и вы это знаете. Если же выпустят, не пожалеют усилий для охоты за мной. И все, кто со мной, будут выловлены. И все вы умрете. Ради чего?»

«Мы все это оговорили заранее, — сказал один из юношей. — Теперь ты все переворачиваешь. Так не годится, мэн! Мы все — Колхаус! Мы не уйдем отсюда, взорвем все это к дьяволу!» Выступил Младший Брат: «То, что ты делаешь — это предательство. Мы все должны быть свободны, или мы все умрем. Ты подписал свое письмо как Президент Временного правительства Америки». Колхаус кивнул: «Это была риторика, необходимая для поддержания нашего духа». — «Но мы поверили в это! — закричал МБМ. — Мы поверили! На улицах хватит народу, чтобы сформировать армию».

Несомненно, ни один теоретик революции не смог бы отрицать, что перед лицом такого гигантского врага, как вся белая раса, успешная борьба за «форд-Т» — неплохое дело для начала. Младший же Брат, явно не теоретик, продолжал кричать: «Ты не смеешь менять свои требования! Ты не смеешь! Предать нас за машину!» — «Я не изменил своих требований», — сказал Колхаус. «Так что же, проклятый „форд“ — это и есть твоя справедливость? — спросил МБМ. — Твоя казнь — это справедливость?» Колхаус посмотрел на него. «Что касается казни, то моя смерть была уже решена в тот день, когда умерла Сара. Что касается моего богом забытого „форда“, то и его судьба решилась тогда, когда я ехал мимо пожарки. Я не сократил своих требований, их преувеличили те, кто так долго им сопротивлялся. Теперь я выторгую ваши дорогие мне жизни за жизнь Уилли Конклина, и бог с ним».

Спустя несколько минут Отец шел назад через улицу. В конце концов, Колхаус просто требует справедливости, а его людям на нее наплевать. Это другое поколение. В них нет ничего человеческого. Отец содрогнулся. Настоящие чудовища! У них перекрученные мозги. Собирать армию! Они — грязные революционеры, иначе их не назовешь.

Знаменитое упорство Колхауса стало теперь оплотом против аргументов его бешеных парней. Теперь он стоит между мистером Морганом и ужасной бедой. Ничего из этих соображений Отец не доверил окружному прокурору. У прокурора и без того хватало неприятностей. Он забрасывал в топку одну порцию виски за другой. Щетина на лице. Глаза-протуберанцы покраснели. Стоит у окна. Шагает. Кулаком правой руки колотит себя в ладонь левой. То и дело заглядывает в телеграмму Моргана. Отец прочистил горло. «Там не сказано, что вы должны повесить соучастников», — проговорил он. «Что? — вскричал Уитмен. — Что? Олл-райт, олл-райт… — Брякнулся на стул. — Много их там?» — «Пятеро», — сказал Отец, бессознательно исключая из этого числа Младшего Брата Матери. Уитмен вздохнул. «Я думаю, это лучшее, что вы можете сделать», — сказал Отец. «Факт, — отозвался окружной прокурор, — но что я скажу газетам?» «Немало, — возразил Отец. — Во-первых, вы скажете, что Колхаус Уокер захвачен. Во-вторых, сокровища мистера Моргана спасены, в-третьих, город в безопасности, в-четвертых, вы используете все возможности вашей службы и полиции для того, чтобы выследить всех подручных, пока последний из них не окажется за решеткой, где ему и следует быть». Уитмен подумал. «Да, мы возьмем их, — пробормотал он, — прямо там, за баррикадой». — «Ну, — сказал Отец, — это будет сделать трудновато. Они возьмут заложника и не отпустят его до тех пор, пока не будут в безопасности». — «Кто заложник?» — спросил Уитмен. «Я», — сказал Отец. «Понимаю, — сказал Уитмен. — А как вы думаете, почему хорек решил, что он один удержит здание?» — «Он будет сидеть в алькове, недосягаемый для пуль, руки на детонаторе, — сказал Отец. — Мне кажется, этого вполне достаточно».

Быть может, в этот момент Отец питал надежду, что после своего освобождения он сможет привести полицию в логово преступников. Он думал, что без Колхауса у них поубавится пылу пренебрегать законом. Это были убийцы, анархисты и поджигатели, но он не трусил. Он знает этот тип людей и покажет им, кто здесь настоящий мужчина. Что касается Младшего Брата, то он в этот момент даже радовался, что приложит руку к его захвату.

Уитмен уставился в пространство. «Олл-райт, — сказал он, — олл-райт. Подождем до темноты, может быть, никто не увидит того, что мы сделаем. Ради мистера Моргана, и ради его проклятой гутенберговской Библии, и ради проклятого пятистраничного письма руки покойного Джорджа Вашингтона».

Итак, переговоры завершились.

К восьми часам утра люди Форда прислали к библиотеке грузовик со всем комплектом запчастей для «модели-Т». Компания «Пантасот» доставила крышу. Помощники Моргана согласились оплатить все счета. При всем честном народе, глазевшем со всех углов, брандмейстер Конклин под руководством двух механиков приступил к работе, кусок за куском разбирал развалину и строил новый «форд», начиная с шасси. Потея, ворча, жалуясь, а порой и плача, трудился славный герой. Новые шины, новые крылья, новый радиатор, новое магнето, новые двери, новые подножки, новое ветровое стекло, новые фары, новые сиденья. К пяти часам пополудни, когда солнце еще сияло во всю силу над Нью-Йорком, блестящий черный «форд, модель- Т» с заказной брезентовой крышей стоял у бордюра.

Весь день люди Колхауса призывали его изменить решение. Они просто бесились, споря с ним. Он терпеливо их урезонивал. Становилось ясно, что они просто не знают, что им делать без вождя. «Ты стремишься к самоубийству», — кричали они, а сами казались жалкими и потерянными. Уныние сгущалось в библиотеке с каждой минутой. Молодые люди безучастно смотрели из окон на возрождение автомобиля, в котором когда-то Колхаус Уокер Мл. начал свое ухаживание.

Сам Колхаус ни разу не подошел к окну. Он сидел за столом Джона Пирпонта Моргана и составлял свое завещание.

Младший Брат замкнулся в горьком молчании. Отец, который содержался теперь в библиотеке как официальный заложник, решил поговорить с ним. Он думал о том, что он расскажет Матери. Однако тогда лишь только, когда сгустилась темнота и приблизился час ухода, он заставил себя подойти к шурину. Это была последняя возможность поговорить с глазу на глаз.

Молодой человек был в туалете — смывал с лица жженую пробку. Он глянул на Отца в зеркало. «Мне самому от тебя ничего не требуется, — сказал Отец, — но не кажется ли тебе, что твоя сестра заслуживает каких-то объяснений?» «Если она обо мне думает, — сказал Младший Брат, — она получит объяснения. Я не хочу их передавать через тебя. Ты самодовольный субъект без малейшего понимания истории. Ты плохо платишь своим рабочим и понятия не имеешь об их нуждах». — «Ясно, ясно», — сказал Отец. «Ты считаешь себя джентльменом во всех своих действиях, — продолжал Младший Брат, — но это просто самообман всех таких, как ты, всех, кто глумится над гуманностью». — «Ты жил под моей крышей и работал в моем бизнесе», — сказал Отец. «Да, ты мог себе позволить такое великодушие, — сказал Младший Брат, — но я оплатил свой долг, и ты об этом узнаешь». Младший Брат мыл лицо мылом и горячей водой, движения его были мощными и резкими. Он вытирался полотенцем с вышитыми инициалами ДПМ. Он швырнул полотенце на пол, надел рубашку, нашарил в карманах запонки, пристегнул манжеты и воротничок, поднял подтяжки. «Ты объездил весь мир и ничего не понял, — сказал он. — Ты думаешь, что это преступление — войти сюда, в это здание, принадлежащее другому, угрожать его собственности. Между тем это гнездо стервятника, нора шакала. — Он надел пиджак, провел ладонями по своей бритой голове, затем водрузил на нее свой „дерби“. С интересом посмотрел на себя в зеркало. — Гудбай. Ты меня больше не увидишь. Передай моей сестре, что я всегда буду о ней думать. — Он на мгновение застыл, глядя в пол. Потом прочистил горло: — Ты можешь сказать ей, что я всегда любил ее и всегда восхищался ею».