археологи стали звездами второй величины в университетах. Мумификация подробно описывалась в воскресных приложениях, а похоронные процедуры египтян стали предметом обсуждения в среде шакалов- репортеров. Египетские мотивы избраны были для украшения интерьеров. Отошел Людовик Четырнадцатый, а на его место пришли тронные кресла с резными ручками в виде змеи. У Родительницы в Нью-Рошелл тоже не было иммунитета к моде, она нашла, что флора на стенах столовой стала угнетающе унылой, и заменила ее элегантными изображениями египтян и египтянок с глазами, как ягодки терна, в головных уборах и коротких юбках. Раскрашенные красной охрой, синим и рыжим египтяне в своей особенной египетской манере шли парадом вдоль стен с хищниками на ладонях, со снопами пшеницы, водяными лилиями и лютнями. Их сопровождали львы, скарабеи, совы, быки и какие-то неопределенной принадлежности отчлененные конечности. Родитель, весьма чувствительный к любым изменениям, находил, что аппетит от этого падает. Ему казалось не очень-то уместным подвергаться захоронению, если хочешь просто пообедать.
Малыш, однако, полюбил новые украшения и даже был вдохновлен ими на изучение иероглифов. Он забросил «Еженедельник Дикого Запада» ради журналов, в которых публиковались истории о разграбленных могилах и о том, как осуществлялись проклятья потревоженных мумий. Черная женщина на чердаке чрезвычайно интриговала его, она, разумеется, стала уже в его тайных играх нубийской принцессой, захваченной в рабство. В полном неведении об этом девица сидела, как обычно, у своего окна, пока он пробирался мимо ее комнаты в клювастой маске ибиса, которую сделал сам из папье-маше.
Однажды в воскресенье после обеда новенький «фордик-Т» медленно взобрался на холм и прошел мимо дома. Малыш, увидевший это с крыльца, ринулся вниз по ступеням и замер на тротуаре. Автомобилист озирался по сторонам, как бы ища определенный адрес; он завернул за угол, но вскоре вернулся. Подъехав поближе, он поставил мотор на холостой ход и поманил Малыша к себе рукой в шоферской перчатке. Это был негр! Его машина сияла. Начищенные части резали глаза. Стеклянный ветровик и брезентовый верх. «Я ищу молодую женщину из цветных, ее имя Сара, — сказал он. — По сведениям, она обосновалась в одном из этих домов». Малыш понял, что речь идет о женщине на чердаке. «Она здесь». Человек заглушил мотор, поставил машину на тормоз и спрыгнул вниз. Он поднялся по каменным ступеням, прошел под норвежскими кленами и, обойдя дом, приблизился к задней двери.
Когда вышла Мать, цветной человек оказался весьма почтительным, но в то же время было что-то беспокоящее в его решительности и в том ощущении собственного значения, с каким он осведомился, нельзя ли видеть Сару. Мать не могла определить его возраст. Это был коренастый мужчина с полнокровным коричневым глянцевым лицом. Высокие скулы и большие темные глаза такой интенсивности, что, казалось, он смотрит насквозь. Аккуратные усики. Одет он был с претензией на достаток, что характерно для некоторой части цветного люда. Хорошо подогнанное черное пальто, полосатый костюм, черные ботинки с дырчатым узором. В руках он держал кепи цвета жженого угля и шоферские очки. Мать попросила его подождать и закрыла дверь. Поднялась на третий этаж. Сара не сидела, как обычно, у окна, но стояла в неуклюжей позе посреди комнаты, сжав перед собой руки и глядя на дверь. «Сара, — сказала Мать, — там тебя просят. — Девушка молчала. — Ты спустишься на кухню?» — «Нет, мэм, — мягко сказала она, глядя в пол. — Прогоните его, пожалуйста». Так много слов она еще ни разу не произнесла за все месяцы жизни в доме. Мать спустилась и нашла этого приятеля не за дверью, но внутри, на кухне, где в теплом углу возле плиты почивал в своей колясочке Сарин бэби. Это была плетеная коляска на колесах с выцветшей обивкой из голубого атласа и с плюшевым валиком. Ее собственный сын когда-то спал в ней, а до него — Братец. Чернокожий стоял сейчас на коленях возле коляски и взирал на дитя. Мать вдруг почему-то страшно разъярилась, как это он осмелился войти в дом без приглашения. «Сара не может вас видеть», — сказала она и распахнула дверь. Цветной бросил последний взгляд на ребенка, поднялся, поблагодарил и отбыл. Она стукнула дверью сильнее, чем следовало. Бэби проснулся и заплакал. Она вытащила его и стала успокаивать, удивляясь своей столь резкой реакции на визитера.
Таким было первое появление на авеню Кругозора цветного человека в автомобиле. Его звали Колхаус Уокер Младший. Начиная с этого воскресенья он появлялся каждую неделю, всегда стучался в заднюю дверь и удалялся без всяких возражений, когда Сара снова и снова отказывалась видеть его. Отец считал все это какой-то досадной чепухой и предлагал отбить у негра охоту приезжать. «Возьму и позвоню в полицию», — сказал он. Мать положила ладонь на его руку. В одно из воскресений цветной господин оставил — надо же — букет желтых хризантем, которые в этом сезоне стоили немалых денежек. Перед тем как отнести цветы Саре, Мать остановилась у окна гостиной. На улице чернокожий сметал пыль со своей машины, протирал спицы, ветровое стекло и фары. Он глянул на окошко третьего этажа и поехал. Взгляд этот напомнил Матери семинаристов в Огайо, которые с тем же выражением на лице поджидали ее, когда ей было семнадцать. Она сказала отцу: «Ты знаешь, то, что мы видим, не что иное, как ухаживание, да причем в самом консервативном христианском духе». Отец ответил: «Да, конечно, если можно назвать ухаживанием то, что уже произвело на свет ребеночка». — «Я нахожу это замечание бестактным, — сказала Мать. — Было страдание, теперь раскаяние. Это просто грандиозно, и мне очень жаль, что ты этого не видишь».
Черная девушка ничего не говорила о своем визитере. Они понятия не имели, где она его встретила и как это случилось. Насколько они знали, у нее не было ни семьи, ни друзей в черной общине их города. Впрочем, кроме плотно осевших негров в городе был, конечно, и текучий элемент. Очевидно, она как раз была текучим элементом и приехала сюда из Нью-Йорка, ища место служанки. Нынешняя ситуация чрезвычайно оживила Родительницу. Впервые с того ужасного дня, когда она нашла в клумбе негритенка, она увидела надежду на лучшее будущее для Сары. Она подумала о том, как Колхаус Уокер Мл. едет сюда из Гарлема, где он живет, и как тут же возвращается обратно, и решила, что в следующий раз пригласит его в гостиную на чашку чая. Родитель поинтересовался, уместно ли это. «Почему же нет, — сказала Мать, — он говорит и ведет себя как джентльмен. Я не вижу тут ничего зазорного. Когда мистер Рузвельт был в Белом доме, он обедал с Букером Ти Вашингтоном. Естественно, и мы можем пригласить к чаю Колхауса Уокера Младшего».
Вот так случилось, что в следующее воскресенье негр пил с ними чай. Отец заметил, что он отнюдь не страдал застенчивостью, сидя в гостиной с чашкой и блюдцем в руках. Напротив, он вел себя так, словно это была самая естественная вещь в мире. Никакого благоговения или сверхпочтительности. Любезность и корректность. Он рассказал им о себе. Он был профессиональным пианистом и сейчас осел более-менее постоянно в Нью-Йорке, получив гарантированную работу в хорошо известном ансамбле, который давал регулярные концерты в «Манхэттен-казино» на углу 155-й и 8-й, «Джим-Европа-Клеф-Клаб-оркестр». «Для музыканта очень важно найти постоянное место, — сказал он, — не требующее разъездов. Я покончил с путешествиями, сказал он, — покончил с бродячей жизнью». Он сказал это весьма пылко, и Отец понял, что это предназначено для третьего этажа. Он пришел в раздражение. «Ну и что же вы играете? — спросил он резко. — Почему бы вам не сыграть для нас?»
Чернокожий поставил чашку на поднос, встал, промокнул губы салфеткой, положил салфетку рядом с чашкой и пошел к пианино. Он сел на табуретку и тут же встал, чтобы подвинтить ее для своих ног. Потом он взял аккорд и повернулся к хозяевам. «Сильно расстроенное», — сказал он. Родитель чуть-чуть покраснел. «Вы правы, — сказала Мать, — мы ужасно небрежны». Музыкант вернулся к клавиатуре. «„Уолл-стрит-рэг“, — сказал он. — Сочинение составлено великим Скоттом Джаплином». Начал играть. Расстроенное или настроенное, «Эолин» никогда не издавало таких звуков. Маленькие чистые аккорды повисали в воздухе, как цветы. Мелодии складывались в букеты. Казалось, что жизнь просто немыслима за пределами, очерченными этой музыкой. Когда пьеса была окончена, Колхаус Уокер повернулся и увидел, что вся семья собралась — Мать, Отец, Малыш, Дед и Младший Брат Мамы, который в подтяжках прибежал сверху узнать, кто здесь играет. Из всех присутствующих он единственный знал рэгтайм. Он слышал это в период своей ночной жизни в Нью-Йорке, но вот уж никогда не ожидал встретить снова в доме сестрицы.
Колхаус Уокер Мл. повернулся обратно к пианино и объявил: «„Кленовый лист“, сочинение великого Скотта Джаплина». Самый знаменитый из всех рэгов зазвенел в воздухе. Пианист прочно сидел за клавишами, его длинные темные пальцы с розовыми ногтями, казалось, без всякого усилия извлекают гроздья синкопированных аккордов и твердых октав. Полная жизни композиция, мощная музыка, поднимающая чувства и не увядающая ни на миг. Малыш воспринимал это как свет, притрагивающийся к разным местам в пространстве, собирающийся в сложные переплетения, пока вся комната не засверкала
