— Как же иначе.

— Но все же она не совсем нормальная. Косметикой она не пользуется, друзей у нее нет, что-нибудь купить себе или завести любовника она не хочет. Ей все равно, что о ней думают соседи. Она больше в фантазиях живет. Все ее считают ку-ку.

— Наверное, у нее была очень тяжелая жизнь. Давно твой отец сбежал?

— Я был очень маленький. Совсем не помню его. Знаю только, что он был еврей.

— А разве твоя мать не еврейка?

— Она ирландка, католичка. Ее зовут Мэри Бихан. Но она чаще ходит в синагогу, а не в церковь. Она ж у меня ненормальная. В синагоге она поднимается на галерею к женщинам и сидит там. Ей там нравится.

— А как ваша фамилия? Не Батгейт же?

— Вы и об этом слышали?

— Да, когда ты записывался в воскресную школу церкви Святого Духа. Теперь все понятно. — Она, улыбаясь, смотрела на меня. Мне сначала показалось, будто она намекала на то, что я взял свою фамилию от Батгейт авеню, изобильной улицы, улицы земных даров. Но она имела в виду семейную привычку становиться прихожанином чужой конфессии. Я не сразу сообразил. Она пыталась сдержать смех над собственной шуткой, поглядывая на меня искоса и надеясь, что я не обижусь.

— Вы знаете, мне как-то в голову не приходило, — сказал я. — Что я иду по стопам своей сумасшедшей семьи. — Я засмеялся, а за мной и она. Мы долго смеялись, мне нравился ее смех, низкий и мелодичный, словно бы из-под воды.

Потом, уже на пустой улице, не обращая внимания на палящее солнце, мы, не сговариваясь, пошли не к отелю, а в противоположном направлении. Она сняла жакет и перебросила его через плечо. Я смотрел на наши отражения в пустых витринах магазинов с вывесками СДАЕТСЯ ВНАЕМ. Отражения наши были бесцветными, почти черными. А улицы заливал свет. Я чувствовал в то утро, что понимаю Дрю Престон, понимаю ее желание быть самой собой, не притворяться, не впадать в свойственное ей пьяное самокопание; мне казалось, что я вижу ее под покровом ее разящей красоты, о которой я почти забыл, да и она сама, видимо, за ней не пряталась, я понимал ее так, как она, должно быть, понимала себя сама, — как человека, сохраняющего свое лицо, даже если он находится во власти других людей. Такое поведение банда наверняка воспринимала как вызов, вот почему они так обижались, хотя, как мне кажется, они даже недооценивали ее опасность для себя; по-моему, интерес Дрю Престон ко мне объяснялся тем, что в этом отношении мы были очень похожи.

Мы прошли несколько кварталов. Она молчала. Время от времени искоса поглядывала на меня. Вдруг ни с того ни с сего взяла меня за руку. Все-таки в главном она была человеком благоразумным — сейчас, среди бела дня, она взяла меня за руку как подружка. Я разволновался, но не мог же я вырвать свою руку и обидеть ее. Я, правда, оглянулся, нет ли на улице знакомых. Потом откашлялся.

— Может, вы не совсем понимаете свое положение? — спросил я.

— А что у меня за положение?

— Ну, вы же моя воспитательница.

— Я тоже так считала, но ты, оказывается, сам присматриваешь за мной.

— Присматриваю, — сказал я, — но, честно говоря, вы сами со всем прекрасно справляетесь. — Не успел я закончить эту фразу, как понял, что она звучит фальшиво. — Но я сдержу свое слово, если вы попадете в переделку, — добавил я, заглаживая вину.

— В какую переделку?

— Например, вам может повредить, если вы что-то видели или знаете, — сказал я. — Они не любят свидетелей. Они не любят тех, кто может на них накапать.

— Я могу на них накапать, — повторила она в недоумении, будто мысль эта была трудна для понимания.

— Можете, — сказал я. — С другой стороны, только банда знает, где вы были и что видели, — это улучшает положение, ну, скажем, было бы гораздо хуже, если бы окружной прокурор знал, что вы были на буксире и хотел бы выяснить, что же там произошло. Вот тогда вам бы пришлось круто.

Она задумалась.

— Ты говоришь так, будто ты не член банды, — сказала она.

— Пока нет. Я только стараюсь попасть к ним.

— Он очень тебя ценит, говорит о тебе только хорошее.

— Что же, например?

— О, что ты очень сообразительный. И что ты сорвиголова. Я сама этого слова не люблю. Он мог бы сказать, что ты смелый, дерзкий или бесстрашный, он мог бы сказать, что ты безрассудный. Ничего, если я спрошу, сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — ответил я, слегка приврав.

— Надо же. Надо же, — сказала она, искоса взглянув на меня и потупившись. Она немного помолчала. Потом отпустила мою руку, я почувствовал облегчение и сожаление одновременно. — Ты, должно быть, что-то сделал для них, раз они узнали о тебе и выбрали изо всех других.

— Каких других? Это же не Гарвардский университет, миссис Престон. Они случайно обратили на меня внимание, вот и все. Так и возникла связь. Это банда, они принимают решения по ходу дел. Используют то, что подвернулось под руку.

— Ясно.

— Я попал к ним тем же путем, что и вы.

— Я не знала. Я даже думала, что ты чей-нибудь родственник.

Мы спустились с холма к реке, дошли до середины моста, остановились у деревянных перил и стали смотреть на воду, падающую с широкой отмели на скалы и валуны.

— Если я могу на них накапать, — наконец сказала миссис Престон, — то и ты ведь тоже?

— Если они не возьмут меня к себе, — сказал я, — то кое-что о них я смогу рассказать. Если они почему-то решат, что я им не нужен. Да. От мистера Шульца все что угодно можно ждать. Покажется ему, что я опасен для них, и этого будет достаточно.

Она повернулась и посмотрела на меня. Выражение ее лица стало озабоченным, может, даже испуганным, хотя, вглядываясь в волны света, которые излучали ее бледно-зеленые глаза, ничего определенного сказать было нельзя. Если она испугалась за меня, мне этого не надо, это унизительно, раз уж она так уверена в своей распрекрасной жизни, то почему она отказывает в точно такой же уверенности мне?! Это был очень опасный момент наших отношений, когда стало ясно, что мы заботимся друг о друге, мысль о том, что она смотрит на меня снисходительно, как на ягненка в стае волков, была мне невыносима, я хотел с ней равенства во всем. Я притворился, будто считаю, что она боится за себя.

— Я думаю, вам не о чем беспокоиться, — сказал я голосом, не допускающим возражений. — Насколько я знаю, у мистера Шульца нет оснований не доверять вам. И даже если бы у него такие основания были, он бы все сделал, чтобы убедить себя в обратном.

— В обратном? Почему?

— Потому, мисс Лола, я хотел сказать, мисс Дрю, вернее, миссис Престон. Потому. — Мне показалось, что я обидел ее, и мне стало не по себе. Я старался показать ей, что уже стал мужчиной, которому подобают грубые манеры и резкие суждения. И тут я отстранился от нее, и она догадалась, что я имею в виду, и заулыбалась, а я начал смеяться, и она шагнула вперед, пытаясь схватить меня за руку, и, поскольку я сопротивлялся, она, не переставая, словно маленькая девочка, повторять «Почему, скажи почему», притянула меня к себе.

Мы стояли на деревянном мосту, я ощущал на своем лице тепло ее дыхания.

— Потому что, как знают все, кроме вас, мистер Шульц очень падок на блондинок.

— А откуда они знают?

— Знают, — сказал я. — Об этом даже в газетах писали.

— Я не читаю газет, — прошептала она.

В горле у меня пересохло.

— Как же вы узнаете новости, если не читаете газет? — сказал я.

— А зачем мне новости? — спросила она, глядя мне прямо в глаза.