— О'кей, теперь предположим, что каждому месяцу ты присвоил число, январь — первый, и так далее, понял?
Я сказал, что да.
— О'кей, ты не говори мне, когда у тебя день рождения, а возьми порядковый номер месяца и прибавь его к номеру следующего месяца, понял?
Я все сделал, меня потрясало, что он вообще говорит со мной.
— О'кей, теперь умножь сумму на пять, ясно?
Я подумал мгновенье, а потом сказал, что готово.
— О'кей, теперь умножь на десять и прибавь к результату число твоего дня рождения, усек?
Я усек.
— А теперь скажи вслух получившееся число.
Я сказал, у меня получилось девятьсот пятьдесят девять.
— О'кей, — сказал он, — спасибо, ты родился девятого сентября.
Это было, конечно, верно, и я заулыбался от восхищения. Но он продолжал.
— Я скажу, сколько мелочи у тебя в кармане. Если я угадаю, то она моя, идет? А если не угадаю, то ты получишь от меня вдвое больше, чем имеешь сейчас. Отвернись и пересчитай, но так, чтобы я не видел.
Я сказал ему, что мне считать не надо, я и так знаю.
— О'кей, умножь сумму в уме на два, хорошо?
Я умножил: в кармане у меня было двадцать семь центов, я удвоил число, получилось пятьдесят четыре.
— О'кей, прибавь три, хорошо?
Пятьдесят семь.
— О'кей, теперь умножь на пять, ладно?
Двести восемьдесят пять.
— О'кей, вычти шесть, результат скажи мне.
Я сказал ему, что получилось двести семьдесят девять.
— О'кей, ты только что потерял двадцать семь центов, я прав?
Он был прав.
Я в восхищении покачал головой и заулыбался, но улыбка была вымученной. Я протянул ему мои двадцать семь центов. Видимо, у меня еще теплилась какая-то надежда, что он отдаст их мне, но он положил их в карман и вернулся к своим бумагам, оставив меня наедине с моей метлой. Я понимал, что с таким складом ума он может узнать и мой день рождения, и сколько денег у меня в кармане. А что, если ему надо узнать мой адрес? Или номер школы? Все можно перевести в числа, даже имена, если приписать каждой букве число, как в коде. То, что я принял за пустое времяпровождение, оказалось системой мышления, и мне стало не по себе. Они оба умели получить то, что им хотелось. Даже человек, ничего не знавший о мистере Шульце, ни имени его, ни репутации, сразу же догадывался, что тот покалечит или убьет любого, кто встанет на его пути. А Аббадабба Берман все вычислял, определял ставки, он не мог хорошо ходить, но был быстр как молния, потому что все события и исходы, все желания и способы их удовлетворения он переводил в уме в числовые величины, а это означало, что он никогда не брался за дело, не зная, что из него выйдет. Кого же из них опаснее изучать простому мальчишке, делающему первые шаги на пути к тому, чтобы стать человеком? В каждом из них была несгибаемая взрослая воля.
— Попробуй, может, сам составишь один из таких квадратов, это не так трудно, если ухватить основную идею, — сказал мистер Берман, сухо кашлянув сквозь сигаретный дым.
Неделю или две спустя случилось что-то чрезвычайное, мистер Берман рассылал людей и из конторы, и по телефону, и, видимо, люди у него кончились, он позвал меня и написал что-то на клочке бумаги, это был адрес на 125-й улице и имя Джордж. Я тут же сообразил, что пришел мой час. Вопросов я не задавал, даже не спросил, как туда доехать, хотя в Гарлеме никогда раньше не был. Я решил, что поеду в желтом такси и водитель сам найдет дорогу, из чаевых за подметание и другие мелкие поручения я собрал четыре доллара и решил, что потратить их на такси — дело разумное, в частности, потому, что так я смогу показать, насколько я быстр и надежен. Раньше мне не приходилось останавливать на улице такси, и я был слегка удивлен, когда оно затормозило около меня. Я прочитал адрес водителю так, словно всю жизнь ездил на такси, прыгнул в машину и захлопнул дверцу; как следует вести себя в такси, я знал из кино, лицо мое, несмотря на волнение, оставалось бесстрастным; не успели мы проехать с полквартала — я сидел в центре необъятного заднего сиденья из потрескавшейся красной кожи, — как я решил, что отныне такси — мой любимый способ передвижения.
Мы миновали Грэнд-Конкорс и мост над 138-й улицей. По имеющемуся у меня адресу оказался кондитерский магазин, расположенный на углу 125-й улицы и Ленокс авеню. Я велел водителю подождать, так делали люди в кино, но он ответил, что подождет, только если я заплачу то, что уже набило на счетчике. Я заплатил. Войдя в магазин, я сразу же понял, что человек за стойкой с громадным вздувшимся глазом и красным синяком на щеке и есть Джордж; он прижимал к глазу кусок льда, вода бежала сквозь пальцы, будто слезы; этот светло-коричневый негр с седыми волосами и подстриженными усиками выглядел потрясенным, если не убитым; у стойки стояли двое или трое негров, похожих скорее на друзей хозяина, чем на посетителей; хотя дело и происходило жарким летом, на головах у них были надеты шерстяные шапочки; мое появление радости у них не вызвало. Я старался сохранять спокойствие и вести себя, как подобает настоящему деловому человеку. Посмотрев через окно на черных прохожих, смотревших, в свою очередь, на меня, я заметил, что большое витринное окно расколото надвое по диагонали, а на линолеуме возле газет валялись осколки стекла, и такси на улице тоже было расколото посредине; все раскололось, и эта маленькая темная кондитерская откололась от мистера Шульца, как остров от континента; Джордж полез в контейнер для мороженого под фонтанчиком, вынул коричневый бумажный пакет, завернутый знакомым манером, и бросил его на мраморный прилавок.
— Ничего больше не могу сделать, я теперь на них работаю, — сказал он, прижимая кусок льда к лицу. — Скажи ему, ладно? Ты сам видишь, что происходит, я старался как мог. Скажи ему. У меня все пошло к чертовой матери, ты ему это тоже скажи. Все белые заодно.
И я поехал обратно в Бронкс, вцепившись в пакет обеими руками; внутрь я не заглядывал, хотя и знал, что там лежат сотни долларов; я был счастлив уже тем, что мне доверили официальную роль посыльного, мне было интересно узнать, что произошло с этим парнем Джорджем, но не особенно; я был очень рад, я выполнил поручение без задержки и без всякого страха, и этот Джордж не спросил у меня, кто я такой, и ничего обо мне не сказал, хотя и был очень сердитый; он, отнесся ко мне, как к очередному человеку мистера Шульца, профессионалу, ведь лицо мое не выразило и тени эмоций при виде боли и несчастья, я приехал за деньгами и получил их, а сейчас трясся на мосту через реку Гарлем; сердце мое гулко билось от восторженной благодарности за красоту и напряженность моей жизни, а река внизу блестела промышленной грязью, и огни сварки из мастерских на ее берегу сияли бриллиантами на фоне того июльского утра.
Глава шестая
Как я ни был счастлив, завоевав их доверие, должен сказать, что дела банды Немца Шульца шли паршиво, пока Дикси Дейвис, так звали адвоката, на которого мистер Шульц все время кричал, не выработал план сдачи мистера Шульца на милость окружного прокурора. Если вы не знаете всей хитроумной природы этих дел, вам не понять, почему мистер Шульц мечтал попасть под суд, но он спал и видел себя под судом, один раз он даже рвал на себе волосы — и все от отчаяния, что не может отдать себя в руки правосудия, а весь фокус в том, что, пока его не привлекли к суду и не выпустили под залог, он не мог заняться своим бизнесом по-настоящему. Но, с другой стороны, и властям он сдаться не мог, не получив достаточных юридических гарантий, которые увеличивали бы его шансы на суде, например, гарантий, что суд состоится не в Нью-Йорке, где из-за печальной репутации, связанной с его деятельностью, мистеру
