желает иметь дело с этим режимом, она должна ясно заявить об этом».
Больше было надежд на встречу Уэллса с Вайцзеккером, который также получил «свою порцию ценных указаний», правда от Риббентропа. С самого начала разговора Вайцзек–кер приступил к их нарушению. «Я был проинструктирован, – сказал он в самом начале беседы, – не обсуждать с вами ничего, что прямо или косвенно было бы связано с заключением мира». Затем, пододвинув свое кресло на середину кабинета и предложив американцу сделать то же самое[185], Вайцзеккер сказал Уэллсу, что последней надеждой повлиять на Гитлера и подтолкнуть его к миру является личное вмешательство Муссолини. Любая попытка выйти на Муссолини через Риббентропа обречена на неудачу, поскольку тот сделает все, чтобы этому помешать[186].
Однако надеждам Вайцзеккера не суждено было сбыться. Еще до того, как Уэллс вернулся в Рим, 18 марта 1940 года на встрече двух диктаторов в Бреннере Муссолини был настолько захвачен решительным настроем Гитлера, что заверил своего германского собрата в том, что будет в ходе предстоящего наступления вместе с ним.
То, что оппозиция сочла период дипломатического турне Уэллса – с середины февраля до середины марта 1940 года – неподходящим для того, чтобы попытаться убедить генералов, что настало время для принятия окончательного решения, важного в том числе и для них самих, мы можем только предполагать. Фактических документальных доказательств этому нет; это всего лишь логический вывод, который можно сделать из анализа сложившейся тогда ситуации. Также нет и конкретных подтверждений второго тезиса – о том, что оппозиция специально выжидала с представлением генералам «доклада Х», рассчитывая сделать это одновременно с провалом вторжения в Скандинавию, которое именно так, как считали и надеялись, и должно было закончиться. Следует помнить, что Гальдер был сторонником теории «победа через поражение»; он часто говорил об этом и предложил подобный подход еще до начала войны. Армия и народ, постоянно подчеркивал он, лишь в большей степени поддержат переворот, если сначала политика Гитлера даст им возможность вкусить горечь поражения. С точки зрения оппозиции, распространение войны на северные страны, каким бы черным делом это ни было, давало ей возможность получить поражение, не прибегая к смертельной схватке на Западном фронте. Это давало обоснованную надежду на то, что, если при помощи «доклада Х» не удастся добиться поставленных целей, то поражение, «пришедшее по пятам» вслед за докладом, сможет оказаться последней каплей, которая склонит чашу весов в пользу переворота.
В конце марта – начале апреля 1940 года оппозиция проявила большую активность; это был последний отчаянный всплеск в истории второго раунда. Вновь был поднят вопрос о дислокации войск в районе Берлина, причем внимание уделялось главным образом одной конкретной дивизии.
Концентрация войск в Центральной и Северной Германии для вторжения в Данию и Норвегию позволяла разместить какие–то части близ Берлина относительно незаметно, не привлекая особого внимания и не вызывая при этом подозрения у Гитлера[187].
В это же время состоялась последняя из целой серии поездка Канариса на Западный фронт. Зимой 1940 года адмирал несколько раз совершал подобные поездки, иногда беря с собой Донаньи. Цель этих поездок, по свидетельству Хаппенкотена, ссылавшегося на захваченные дневники Канариса, которые вскоре после этого были уничтожены, состояла в том, чтобы склонить командующих Западной группировкой к участию в государственном перевороте. Он продолжал работать в этом направлении и с Рейхенау, но безуспешно[188].
Интерес Канариса к Рейхенау был вызван и тем, что реакция последнего на агитацию Канариса в октябре 1939 года показалась адмиралу многообещающей. Хотя Рейхенау и отказался от того, что предлагал ему Канарис, следует отметить, что ни он, ни кто–либо из высшего командного звена, к кому представители оппозиции обращались с предложением принять участие в перевороте, что было бы равносильно государственной измене, ни разу не донесли об этом.
Свою последнюю поездку на Западный фронт Канарис предпринял 1 апреля 1940 года в сопровождении Лахузена. Главной его мишенью в ходе поездки был Рундштедт, поскольку, если бы его удалось привлечь в ряды оппозиции, он сумел бы увлечь за собой и многих других, которые в тот момент еще колебались. Как отметил Лахузен, Рундштедт «выражал свое истинное отношение к Гитлеру и нацистскому режиму с такой открытостью и откровенностью, которые трудно было превзойти». На австрийца это произвело очень сильное впечатление, однако, когда перед отъездом он сказал об этом Канарису, тот предупредил, чтобы Лахузен не обманывался на этот счет и что из всех командующих Западной группировкой действительно можно было полагаться лишь на Вицлебена, который единственный из всех был готов к реальным действиям.
Между тем на Браухича и Гальдера оказывали все возрастающее давление представители и других групп оппозиции, которые, что любопытно и в то же время характерно, ничего не знали о попытках воздействия на этих же людей при помощи «доклада Х». Оба руководителя ОКХ, особенно Гальдер, были буквально завалены текущей работой в рамках своих служебных обязанностей, так что у них практически не оставалось времени на оппозицию. По этой же причине встретиться с ними в тот период стало еще труднее. Браухич, чтобы уйти от необходимости принять важные решения, прямо и честно поставив перед собой вопрос: будет он бороться или нет, и дав на него столь же прямой и честный ответ, с головой ушел в работу, причем в мельчайших подробностях занимался такими вопросами, которые не входили в круг его прямых служебных обязанностей. «На что только хватает времени у командующего сухопутными силами!» – записал в дневнике Гроскурт в середине декабря 1939 года после того, как в течение часа с четвертью обсуждал вместе с Браухичем и подполковником Гессе вопросы пропаганды.
В середине марта 1940 года еще один добровольный визитер предпринял попытку повлиять на Браухича и побудить его к активным действиям. На этот раз это был Попитц. Он подробно изложил свое видение обстановки, сделав в конце вывод о том, что сейчас совершенно необходимо «вырвать власть из когтей черных ландскнехтов (СС)». Генерал выслушал его практически молча, сделав лишь несколько малозначащих замечаний. У Попитца сложилось о нем впечатление как о «человеке внутренне сломленном». Среди немногих вопросов, заданных Попитцу, был вопрос о том, можно ли все еще надеяться на возможность «достойного мира», на который Попитц ответил утвердительно.
Подобный интерес со стороны руководителя ОКХ, казалось, должен был помочь оппозиции достичь своих целей в Цоссене, используя результаты ватиканских контактов. Возможно, Браухич, узнав об условиях англичан, позволил бы убедить себя хотя бы не вмешиваться в события в случае начала переворота, как он это сделал 5 ноября 1939 года. Всего за неделю до описываемых событий, где–то в двадцатых числах марта 1940 года, Хассель услышал от двоюродного брата Браухича, что, если бы командующий сухопутными силами был избавлен от необходимости брать на себя ответственность за решение о перевороте, он занял бы позицию невмешательства, коль скоро попытка переворота была бы предпринята.
Это лишний раз подчеркнуло, что весь груз ответственности за решение о перевороте будет лежать на Гальдере, и поэтому следовало сделать последнюю попытку всеми средствами добиться от него положительного решения. Ждать больше было нечего; вопрос стоял ребром: пан или пропал.
Во второй половине марта 1940 года Гальдер подвергся настоящей осаде со стороны Герделера. С 17 марта по 2 апреля они провели три встречи, а также обменивались письмами. В результате этого Гальдер немало потрепал себе нервы, однако приобрел устойчивость к давлению. На встрече, состоявшейся 17 марта, продолжавшейся два с половиной часа, был обсужден экономический аспект сложившейся ситуации, необходимость заключения мира до того, как будут истощены военные ресурсы, а также «возможность заключения мира на благоприятных условиях»[189].
Трудно найти более яркий пример того, как правая рука оппозиции не знала, что делает левая, чем та ситуация, когда группа Бека—Остера искала подходящую кандидатуру для того, чтобы представить «доклад Х» в Цоссене, в то время как Герделер трижды приходил туда. Стечение обстоятельств, а также осторожность диктовали максимально возможное неразглашение информации; с другой стороны, не будь подобных ограничений, многие важные вопросы зачастую было бы легче решить. Однако печально известная привычка Герделера говорить лишнее и стала причиной того, что не ему, а наиболее уважаемому члену оппозиции из гражданских лиц, Хасселю, было поручено обсудить в ОКХ этот огромной важности вопрос[190].
Бывший бургомистр Лейпцига страдал тем, что его язык был как слишком длинным, так и слишком «прямым»; он либо говорил слишком много лишнего, либо, когда чувствовал, что чего–то говорить никак
